Жизнь без прикрас.

В генштабе, куда я обратился по возвращении из отпуска, мне сообщили, что в назначении за границу мне отказали, в моем личном деле, видимо, нашли что-то, не понравившееся кадровикам, или не было документа о моем семейном положении, или их смущало мое пребывание в окружении, а может, и то, и другое вместе взятое. Мое личное дело направили снова в отдел кадров медицинского управления. Болтаясь в ожидании назначения, я нисколько не выражал нетерпения, но тем не менее обратил на себя внимание какой-то сотрудницы, ведающей размещением в общежитии.

Она меня спросила: "Хотите получить хорошую должность?"
"Конечно," - ответил я.
"Тогда пойдемте со мной," - сказала она и повела куда-то, но не в помещение отдела кадров, а в какой-то мало приметный дом.

Завела в темный коридор и оттуда в темную комнату. Слышу голос: "Хотите получить должность начальника санатория где-нибудь на Кавказе?"
"Да," - пролепетал я.
"Тогда выкладывайте 25 тысяч и полУчите должность начальника санатория."
"Но у меня нет таких денег", - сказал я.
"Тогда зачем же вы пришли, зачем мне голову морочите, идите и ждите своей очереди".

Я ушел, удрученный тем, что у меня нет таких денег. Да и откуда могли быть такие деньги? Все думают, что по окончании войны все приезжающие из Германии имеют мешки с деньгами. Прежде, чем так думать, им нужно было бы самим побывать на фронте и с боями войти в Германию. Но некоторые все же имели большие деньги и трофейные вещи, но это те, которые умели "делать деньги".

После темной комнаты мне ждать долго не пришлось. На второй день вызвали в отдел кадров и вручили предписание на должность врача в школу авиамехаников, сказав при этом, что ждать мне больше нечего, должностей больше нет. Должность маленькая, по штатной категории майор, перспектив никаких на этой должности нет. Отказаться и поехать в Ригу, где мне предлагали хорошую должность и материально обеспеченную жизнь? А как же Тася с ребенком? Нет и нет, поеду на маленькую должность, трудность меня не пугает, я не избалован жизнью, заберу Тасю и будем строить новую жизнь.

Штаб округа, куда я был назначен, стоял во Львове. Тот самый Львов, с которым у меня связаны отнюдь не радостные воспоминания, при взятии которого я чуть не погиб. В кадрах медицинского отдела округа оказались более здравомыслящие люди, чем в Москве. Ознакомившись с моим личным делом, начальник удивился моему назначению, мягко говоря, что вероятно в Москве ошиблись, давая мне такую должность, да и школы такой во Львове нет. Я не стал рассказывать историю с темной комнатой, не стал говорить об окружении, а посетовал, что прошло уже почти полгода, а я еще не имею назначения. Мне обещали подыскать более подходящую для моего опыта должность и направили в резерв.

Во Львове я встретил совершенно случайно однополчанина по штабу тыла 71-го корпуса, майора Иванова, он пригласил меня к себе и рассказал свою историю. После расформирования нашего корпуса он попал в автомобильную аварию, был тяжело ранен, более двух месяцев лежал в госпитале, потом женился на медсестре, внимательно ухаживавшей за ним и, как говорит он, выходившей его. В разговоре за рюмкой я пробыл у него до позднего вечера, и когда возвращался в резерв, предвкушая спокойный отдых на койке в общежитии, где-то поблизости услышал стрельбу, но не придал этому значения и продолжал идти. Через несколько шагов меня остановили патрули и предупредили, что идти нельзя, с крыш домов стреляют по военнослужащим.

Завели меня в какую-то комнатушку, где уже сидели двое военных, продержали до утра и отпустили. Это стреляли националисты западной Украины "Бандеровцы", они никак не хотели согласиться с завоеванием нашими войсками Западной Украины и долго устраивали диверсии. В дальнейшем, когда приходилось задерживаться в гостях у Иванова, я предпочитал оставаться у него ночевать.

В эти дни моего пребывания во Львове была еще одна встреча с однополчанином штаба тыла корпуса, старшим лейтенантом продовольственной службы. Он перегонял скот из Германии в распоряжение Львовского военного округа. Мы встретились с ним у Иванова. По всей видимости, у него была крупная "зарплата" по перегону большого количества скота, это было заметно по его раздутому бумажнику. На радостях встречи он пару раз водил нас с Ивановым в шикарный ресторан. Вот там я впервые, вернее, единственный раз был в ресторане западного стиля, сидел за богато сервированным столом с подобострастным обслуживанием официантов. В ресторане была возможность заказать все, что угодно, что пожелает твоя душа. Я чувствовал себя как "Калиф на час".

Кутежи в ресторане как неожиданно начались, так и неожиданно кончились, меня пригласили в отдел кадров и вручили предписание в город Новоград-Волынск на должность начальника медслужбы пехотного училища. Должность хорошая, с перспективой роста до полковника. Я откозырял, сказал: "Есть" и убыл к новому месту назначения. Новоград-Волынск небольшой районный городишко, ничего примечательного в нем нет, тем более, что после войны и разрушений в нем еще не наладилась как следует нормальная жизнь.

Училище размещалось за городом, в военном городке, и было так же со следами разрушений, как и город. Военный городок от города отделяла небольшая речушка и, чтобы попасть в училище, жители городка переходили речушку вброд. Мостик был, но до него нужно пройти некоторое расстояние, но не каждому хотелось терять время. Управление, курсанты и медицинский пункт училища размещались в казармах, а обслуживающий состав в зданиях барачного типа.

В казармах много было еще не восстановлено, так, в некоторых окнах не было не только стекол, но и рам. Офицерский состав устроен, по понятиям военного времени, прилично. У каждого семейного офицера была просторная комната, а кухня, одна для всех жильцов, была в конце коридора. Мне была предназначена почти квартира: отдельная комнатка с прилегающей к ней маленькой кухонькой с печкой, отапливаемой дровами. Но туалет страшно вспомнить. На значительном расстоянии, в стороне от дома, одиноко, открытый всем ветрам и вьюгам, стоит сарайчик, сколоченный из необрезных и неструганых досок, со щелями, в которые может пролететь воробей, этот туалет разделен на две половины: для женщин и мужчин.

Двери висят на одной петле и плотно не закрываются. Этим туалетом пугают детей, если хотят наказать. Нам, фронтовикам, привыкшим бегать под кустик, и это казалось комфортом, но вот другим, привезшим семьи из крупных городов, было трудно, особенно зимой в пургу и леденящий ветер.

Первое, что необходимо было сделать, это ознакомиться с сотрудниками медицинской службы. Это было несложно, поскольку их было немного. Начальником медпункта была женщина, капитан медслужбы, москвичка, рвущаяся в Москву. Начальником аптеки - старший лейтенант медслужбы Поленин. Вскоре я узнал, что он был большой пройдоха и мне нужно скорей от него отделаться. Санинструкторы и санитары работали в медпункте, но числились и размещались в хозяйственном взводе, они отбывали срочную воинскую повинность, их набирали из числа призывников, это была их служба в армии.

Врачи и медсестры набирались из местных жителей. В таком заштатном городке трудно найти хорошего медработника, но для такого контингента, как здоровые курсанты и солдаты, мог работать врач любой квалификации. Исключение составляют офицеры-преподаватели и административный состав, некоторые из них были хроники. Ими приходилось заниматься мне и начальнику медпункта. Прежде чем полностью включиться в работу, я попросил отпуск привезти семью. Но оказалось, что на Тасю у меня не было никаких документов, естественно, шла жестокая война и оформлять какие-либо документы было негде, поэтому выписать сейчас проездные документы на семью было нельзя. И только после моих заверений, что все будет оформлено позже, были выписаны документы, и я отправился в далекий путь за Тасей с дочкой.

Переезд, как и следовало ожидать, оказался трудным, на всех станциях толпы пассажиров. После окончания войны передвижение людей было в полном разгаре: кто ехал с фронта, кто из эвакуации, кто по репатриации, а многие ездили, разыскивая родственников и т. д. и т. п. Тяжело было Тасе с ребенком, нужно кормить, менять пеленки, да много чего нужно матери с грудным младенцем, а место нам досталось самое неудобное: боковая полка в конце вагона, у самого туалета. Люди толпятся, курят, двери в тамбур открывают, а закрывать за собой забывают, ветер дует, и в какой-то момент Тася не выдержала и упала в обморок прямо в проходе вагона. Усилием воли все же выдержала переезд, сохранила Олю от сквозняков и других вредных влияний переезда.

Я, как мог, помогал, но создать нормальных условий не мог. По нашем приезде моя холостяцкая квартирка (мой предшественник жил холостяком) приобрела семейный вид, на окнах появились занавески, на кухне, на веревках, висят пеленки, распашонки и прочие атрибуты, указывающие на наличие в семье ребенка. В строевой части училища Тасю зачислили на ее девичью фамилию, это послужило поводом для различных толков любопытных женщин. Такие разговоры очень расстраивали Тасю, она оказалась очень скромной и стеснительной в быту. Куда девались ее смелость и боевитость, которые она проявляла на фронте. Она только переживала и иногда жаловалась мне.

Тем временем я окунулся в работу. Дел накопилось много, и основным направлением моей деятельности по-прежнему оставалась военная гигиена. Прием больных вели врачи медпункта и лишь иногда по каким-либо вопросам, требующим моего, как начальника, решения, обращались ко мне, но большее время у меня отнимали вопросы благоустройства курсантов, их физическое состояние, профилактика болезней, гигиена приготовления пищи и другие санитарно-гигиенические мероприятия. Относительное физическое благополучие являлось заслугой не только нашего медицинского усердия, но и хорошего отбора здоровых ребят в военкоматах.

Многие мои мероприятия натыкались на препятствия со стороны хозяйственников и командования. Оно понятно, везде царила разруха, достать что-либо для восстановления хозяйства невозможно. Не было строительных материалов, оконного стекла, красок и т. д. Была скученность в казармах, обнаруживалась вшивость, не было дров, чтобы регулярно топить баню и мыть людей, и за все это больше всего беспокоились медики. В результате хозяйственных неполадок наиболее частыми посетителями медпункта были курсанты с простудными заболеваниями и с фурункулезом.

Свой рабочий день я начинал с обхода казарм и пищеблока. Чем чаще посещаю пищеблок, тем больше делаю замечаний. Затем заметил, что руководство меньше стало смотреть за порядком, мотивируя тем, что: "Там ходит и контролирует доктор, и он все сделает, что нужно". А что я мог сделать, не обладая административными правами? Не мог же я ежедневно писать рапорты начальству. Кстати, многие начальники не любят получать рапорты, на каждый рапорт нужно отвечать, каждый рапорт создает дополнительную нагрузку, а иные рапорты требуют кропотливого расследования.

Обычно я поговорю, поворчу и на этом закачивается мое "инспекторское" посещение. Совестливый хозяйственник отреагирует на мои замечания, но где они, совестливые люди? Война как бы "смыла" совесть у многих людей. До войны совестливых людей было много, но они в большинстве погибли, они не прятались по обозам, складам, военторгам, ансамблям, им не позволяла совесть прятаться. А после войны всех смешали в одну кучу "ветеранов войны". И те, кто меньше всего участвовал в войне, непосредственно в боях, они громче всех кричали, что они "ветераны".

Тревожные слухи о неудовлетворительном санитарно-гигиеническом состоянии в войсках дошли до командования Округа, и оно приняло "кардинальные" меры: провело совещание руководителей медицинской службы частей и учреждений Округа. Проводил совещание командующий Округом генерал-полковник Галицкий, его помощником по совещанию был генерал Канцельсон, начальник тыла Округа. Основной мишенью для нападок оказалась вся медицинская служба во главе с начальником медицинского управления, генералом медслужбы Масловым, и начальники медслужб дивизии.

Перед началом совещания в толпе приглашенных я встретил однокашника по академии Федоровского, он служил дивизионным врачом одной из дивизий Округа. Поговорить не было времени, решили встретиться после совещания. Началось совещание. Обстоятельный доклад о санитарно-гигиеническом состоянии войск сделал генерал Канцельсон. Для всех было непонятно, почему доклад поручен начальнику тыла, а не начальнику медслужбы, ведь никогда не поручалось медику докладывать о хозяйственном обеспечении войск. В своем докладе генерал Канцельсон обвинил медицинскую службу в бездеятельности, в отсутствии регулярной помывки солдат в бане, в появлении случаев вшивости в войсках и даже в училищах, высокой заболеваемости простудными болезнями и других грехах.

Назвал дивизии, где было наибольшее количество заболеваний. В прениях выступили несколько дивизионных врачей и старших врачей полков, говоря, что медицинская служба делала все от нее зависящее, но хозяйственники не обеспечивают дровами, в медпунктах и казармах холодно, баню истопить нечем, в помещениях дует ветер, белье не меняется в положенные сроки, все это приводит к негативным последствиям. Некоторые врачи говорили, что сами ездили на лесозаготовки, чтобы добыть дров.

Но Канцельсон продолжал обвинять медиков, говоря, что они прячутся за спины хозяйственников. В заключение командующий вызвал на сцену (совещание проводилось в клубе) шесть дивизионных врачей, в том числе и моего однокашника Федоровского, и со сцены отправил их на гауптвахту за бездеятельность в санитарно-гигиеническом обеспечении. Причем сказал, что медицинское управление Округа нужно разогнать.

Федоровского я так и не видел. С совещания ехал удрученным. Как же так? Ведь санитарное обеспечение целиком зависит от хозяйственника, медики лишь контролируют и указывают на негативные причины, они же не снабжают дровами, не топят бань, не снабжают бельем. Как плохо поступили в верхах, что подчинили медицинскую службу тылу, отдали ее в подчинение тем, против кого борется войсковая медицина, добиваясь благополучия в санитарном отношении. После этого совещания у меня созрела мысль уйти из такой медицины, уйти из войсковой службы.

В училище как-то само собой образовалась тесная компания: начпрод, начфин и начмед (то есть я). С хозяйственниками приходилось сталкиваться по работе постоянно, и часто деловые вопросы переходили на повседневную, тогда очень распространенную тему: кончилась война, нужно свободно вздохнуть и вкусить жизнь вольную, радостную и на радостях выпить. В этой компании иногда участвовали и жены, но Тасе такое веселье очень не нравилось, она постоянно была против подобных сборищ, но иногда вынуждена была в них участвовать. Мы, мужчины, чтобы упростить нашу встречу, устраивали выпивку где попало, без сервировки стола. В такой обстановке я забывал жизненные неприятности, а порой решал нужные для себя вопросы. Зачастую, за стаканом вина, в сто раз легче договориться с товарищем, чокнуться за выполнение нужного мероприятия, и дело будет сделано.

Служба шла почти нормально, говорю "почти" потому, что все насущные вопросы жизни училища решались на партийных собраниях. Я, по своему служебному положению, отношусь к руководящему составу училища, а остаюсь беспартийным, стою в стороне от многих важных вопросов, узнаю позже о том, что необходимо делать согласно постановлению партсобрания. Чтобы идти в ногу с жизнью, необходимо вступить в партию. Одна попытка вступить в партию была в начале 1943 года, но тогда я не мог доказать, почему долго был в окружении, и не смог привести ни одного примера активного участия в общественной жизни, хотя жил, работал и общался так же, как и все, но, видимо, важнее всего было то, что я путался в некоторых деталях истории партии, короче говоря, мне отказали.

Сейчас я только думал о необходимости попытать "счастья", но никаких попыток не делал. Как раз в этот период в училище приехал новый начальник политотдела полковник Озерянский. У нас с ним не получилось контакта. По приезде он сообщил в политотдел училища, чтобы его на вокзале встретил доктор, его ребенку нездоровится. Послать ночью, а поезд прибывал ночью, мне было некого, да и транспорта в училище нет, а система медицинского обслуживания на железной дороге вполне нормальная, и я не счел необходимым организовывать встречу поезда с врачом.

Еще раз я не выполнил его просьбы, когда он прислал ко мне домой посыльного, чтобы я из медпункта дал ему пипетку. Пипетки у меня не было. Это был воскресный день, чтобы дать пипетку, мне нужно было идти в училище, просить дежурного посыльного послать за начальником аптеки, чтобы он вскрыл аптеку и выдал пипетку стоимостью в три копейки. В обычный день это было бы несложно, но из-за такой мелочи поднимать людей и ломать им выходной я не стал, сказал, что нужный предмет всегда можно купить в дежурной городской аптеке.

Вообще Озерянский держал себя барином, что мне претило. С ним у меня была еще одна неприятная встреча. Около нашего городка была парикмахерская, обслуживавшая сотрудников училища. В очередной раз пришел я побриться, парикмахер намылил мне лицо, побрил левую щеку, в этот момент вошел Озерянский и, не обращая внимания на меня, а кроме меня никого не было, сел в соседнее кресло, говоря: "Давай, побрей меня". Парикмахер было ответил, что сейчас закончит и обслужит его, но Озерянский сказал: "Ничего, он подождет". Парикмахер бросил меня с намыленным лицом и наполовину небритого и бросился обслуживать Озерянского. Я хотел было встать и уйти, но дома у меня не было лезвия, а являться на работу с недобритым лицом не хотелось. Пришлось ждать, когда добреет парикмахер. После этого я не мог уважать начальника политотдела. Возможно, до до него дошли слухи о моем негативном отношении к нему, он как бы не замечал меня, и я платил ему тем же.

Мысль о вступлении в партию не покидала меня. В среде руководства я был, пожалуй, единственный беспартийный и чувствовал себя изолированным. Мои подчиненные члены партии знали о жизни в училище больше меня. Многие офицеры уважали меня, советовали вступать в партию и предлагали свои рекомендации. Наконец я решился. Рекомендации дали: преподаватель Пикин, старый партиец Олейник и еще один офицер.

Прошел беседу, парткомиссию, меня утвердили на общем партийном собрании, осталось только получить кандидатскую карточку, которую подписывает и выдает начальник политотдела. Сотрудники поздравили меня со вступлением в партию. Жду день, другой, неделю, месяц, а кандидатской карточки не выдают и в политотдел не вызывают. Олейник, сотрудник политотдела, дававший мне рекомендацию, сказал, что Озерянский не хочет принимать меня в партию, он хотя и не имеет никакого права нарушать волю общего партийного собрания, но... "своя рука владыка".

Объясняться с Озерянским я не пошел. Раз в партии нет порядка, раз устав партии нарушает сам начальник политотдела, то не нужна мне такая партия. Так закончилась моя вторая попытка вступить в партию.

Новый год, как обычно, мы встречали в семейном кругу офицерского состава. Для этого оформляли по-праздничному столовую, накрывали столы, готовили закуски, играл оркестр, было все необходимое для веселья. Веселились все, кто как мог. У нас с Тасей не было полного веселья. У Таси не было подходящих знакомых женщин, жены моих друзей по работе не подходили по характеру, они не отставали от своих мужей в выпивке, а порой превосходили их, а Тася и раньше не пила, а в то время тем более, была еще кормящей матерью, ей совершенно неинтересно быть с ними.

Потом Тася познакомилась с женой преподавателя, Пикиной. Пикины, коренные ленинградцы, отличались от всех вежливостью, культурой и здравомыслием. Пикина была хотя и значительно старше, но они нашли общий язык, ее жизненный опыт помогал Тасе по ведению хозяйства и в вопросах взаимоотношений с людьми, окружающими нас. Пикина советовала не бояться злых языков, быть смелее, не молчать, а отвечать досужим сплетницам. Убеждала Тасю, что она достойнее многих, окружающих нас тыловых крыс. Тем, что Тася была в боевых частях, она проявила истинный патриотизм; а то, что вернулась с фронта с ребенком и мужем, лишь доказывает, что она порядочная женщина, не путалась с кем попало, а женщины, остававшиеся в тылу, в сотни раз распутничали больше, чем женщины на фронте, особенно в боевых частях. Дружба с Пикиной принесла много пользы для Таси.

Наступила весна, а с нею и теплые дни. Тася так и перезимовала без зимнего пальто, в демисезонном. Если учесть отсутствие воротника, такой фасон был у пальто, то приходится удивляться, как ей удалось не замерзнуть. Дома мы топили печку, дров было достаточно, уходя на работу, я затапливал печь и оставлял достаточно дров, а Тася, в зависимости от необходимости, поддерживала огонь. Ей работы дома вполне хватало. Дочка была еще мала, требовала постоянного внимания, и кроме того нужно было готовить трехразовое питание, и все на плите.

Несмотря на молодость, Тася оказалась хорошей хозяйкой. В "квартире" всегда чисто, пища приготовлена вовремя, уход за ребенком полный, и еще она находила время шить. Купить какой-либо материал было невозможно, и Тася использовала всякую тряпочку, свое платье и все, что можно использовать, чтобы сшить ребенку платьице, шапочку, штанишки и прочие необходимые для ребенка вещи, так что Оля всегда была чистенько и со вкусом одета. Большим достижением того времени было достать детскую коляску, а это можно сделать только в большом городе.

Случилась необходимость послать начальника аптеки во Львов за получением лекарств. Я постарался воспользоваться и попросил купить там детскую коляску, что и было сделано. Теперь Тася могла гулять, посадив дочку в коляску.

В мае к нам в гости из Мурманска приехал мой брат Сережа с семьей: женой Юлией и дочерью Ириной. Средний брат, Александр, в это время жил в Хапсалу, он военный топограф. Мы не виделись с ним с 1938 года, когда он закончил военно-топографическое училище и уехал по назначению. В войну связь была потеряна и восстановлена после войны через Сережу. С Сережей мы решили навестить Александра. Сережа отправил семью домой, в Мурманск, я взял очередной, первый в мирное время отпуск, и мы отправились в неизведанную Эстонию, в Хапсалу.

Шуру (так по-домашнему звали Александра) застали дома. Он занимал приличную квартиру, почти в центре города. Его жена, Инна, работала заведующей сберкассы, у них не было детей, женаты недавно. Шура не так давно долго лежал в госпитале, у него обнаружили туберкулез. С полгода назад он в одной гимнастерке вылетел в открытом самолете для срочной аэрофотосъемки местности и настолько промерз, что с самолета его сняли на носилках, отправили в госпиталь с двусторонним воспалением легких. Вот после этого у него обнаружили туберкулез. А ведь из всей нашей семьи Александр физически был самый крепкий, самый сильный и выносливый. При встрече с нами он держался хорошо, не подавал виду и не говорил о своей болезни. Мы пробыли у него с неделю.

Шура показал нам достопримечательности города, знаменитую башню, что олицетворяет Таллин, как Эйфелева башня в Париже. В Хапсалу я был поражен обилием продуктов на рынке, особенно молочных, ведь нам в нашем Новоград-Волынске. ничего этого и не снилось.

Возвращаясь домой, я беспокоился: как-то Тася одна, с маленьким ребенком справляется, в еще мало знакомом обществе военного городка. К счастью, все было хорошо, никаких происшествий не было. Набор на пальто привез, а что дальше? Пошивочных мастерских нет. Частные портные если и брали, то сроки назначали почти до весны. Наконец, нашел старого еврея, занимавшегося портняжным делом, у его сына были "слабые легкие", я, как врач, обещал помочь, мы с ним договорились, он сшил пальто за неделю.

Но так сузил пальто, что Тася, имея тонкую фигурку, едва втискивалась. Но как бы то ни было, а это уже было пальто. Работа в училище становилась однообразной, общественной работой я не занимался, у меня появилось много свободного времени, но дома не сидел, ходил по расположению училища, выискивая непорядки, которые можно исправить. Как-то разговорились с начальником учебной части, ему требовался преподаватель по военной гигиене. Учебных часов мало, брать со стороны преподавателя нельзя, он предложил мне подготовить небольшой курс для занятий с курсантами. Предложение я принял с удовольствием и тотчас же начал подбирать материал. Сходил в гарнизонный госпиталь, набрал кое-каких брошюрок и стал готовиться.

К сожалению, в брошюрах не нашел всего, что мне нужно, но мне хорошо запомнились занятия в академии, проводимые профессором Волженским, и плюс Устав Внутренней Службы, регламентирующий порядок в воинских частях. Курс по военной гигиене подготовил быстро, а заниматься нужно только с нового учебного года. Время подходило к осени, а у дочки ничего нет теплого и купить негде. Пересмотрев свой "гардероб", Тася без малейшего раздумья из своего габардинового платья сшила Оле пальтишко с капюшоном.

Где-то раздобыли кусок заячьего меха, им она опушила капюшон и переднюю полу пальтишки. Подкладку сшила из своей блузки, получилось замечательное пальто. И откуда у нее такое уменье, ведь сама-то в жизни ничего не видела, а шила все, что носят, бралась за все и выходило. Да, но к теплому пальтишку нужны и теплые рейтузы. И здесь Тася нашла выход: от своего темно-синего шерстяного свитера, подарка Элеоноры Рузвельт офицерскому составу, отрезала рукава и сшила теплые рейтузы, ребенок был одет без помощи торговых организаций.

Поползли слухи о переезде училища в другой город. Вначале слухи были робкие, но вскоре о них заговорили определенее. И что удивительно, что слухи пошли с базара, народ узнал об отъезде училища раньше, чем узнали мы, офицеры. Но раньше нас, офицеров, новость узнали женщины, ведь есть жены офицеров высокого ранга, а какой муж не скажет своей жене, что нужно готовиться к переезду и заблаговременно освобождаться от всего, что нельзя взять с собой, как, например, огород.

В училище приехал заместитель командующего по учебным заведениям генерал-лейтенант Журавлев и на совещании с офицерским составом объявил, что училище переезжает в город Черновицы, областной город, где воспитываемые нами будущие офицеры могут приобщиться к городской культуре.

Вспоминая это совещание, не могу не улыбнуться по поводу небольшого эпизода. На цикле СЭЦ (социально-экономических дисциплин) был преподаватель, подполковник Хромов. Его иначе и представить нельзя, как бегущего, запыхавшегося, с расстегнутым портфелем и обязательно опаздывающего на три-четыре минуты. Будь то занятие, совещание или какое другое мероприятие, Хромов опаздывал с завидным постоянством. Перед совещанием с генералом Хромова предупредили, чтоб не опоздал.

Началось совещание. Генерал говорил о предстоявшем переезде, как вдруг на фоне полной тишины открывается дверь и робкий голос Хромова прозвучал неестественно громко: "Разрешите войти?" В ответ раздался всеобщий хохот, все присутствующие смеялись, как же, даже в ответственный момент Хромов остался верен своей привычке.

Как и при всяком перемещении хлопот полон рот. Брать вольнонаемных сотрудников нельзя, по правде говоря, я и не жалел с ними расстаться, особенно с одной из врачей. Уж такая убогая старушка, так нищенски одета, что приходится удивляться, как она дошла до жизни такой. Но качество человека определяется не одеждой, а работой, а ее можно "по одежде встречать, и по одежде же провожать". Приведу один пример ее врачебного достоинства.

Как-то пришел курсант с жалобой на боли внизу живота, а она не знала, что делать. Совершенно случайно рядом оказался я. Осмотрев больного, определил ущемление паховой грыжи, мало заметной. Отправили больного в госпиталь, диагноз подтвердился.

После долгих хлопот, гораздо более долгих, чем в военное время, мы приехали в Черновицы. Город красивый, "пахнет" западом, еще совсем недавно тут были румыны. В городе много зелени, можно сказать, зеленый город, хорошо растут каштаны, грецкие орехи, белая акация и другие теплолюбивые растения. Климат благоприятный. Много домов старинной архитектуры, но много и современных американских построек с современными удобствами.

Замечательна архитектура драматического театра, построенного подобно львовскому, одесскому и венскому театрам. В Черновицах училище расположили в цетральной части города, в помещениях бывшего юнкерского румынского училища. Размещение курсантов отличное, против казарм Новоград-Волынска это рай. Умывальная, душевые, туалеты, все отделаны белым кафелем. Все блестит белизной. Под медпункт отвели крыло одного здания, отделанного согласно медицинским требованиям.

Моя первая задача - набрать штат. Это оказалось несложным делом. Врачи присутствовали в медпункте только в часы приема, эту работу они брали по совместительству с основной работой в больнице. Меня это устраивало, тем более, что квалификация проверялась на основной работе. Очень популярным среди офицерского состава стал зубной врач Грановский, к тому же он оказался и протезистом и имел свою практику. В новых условиях работать стало легче, однако неприятности возникают там, где их не ждешь.

Однажды разбудили меня ночью, случилось пищевое отравление курсантов. В медпункт пришли одновременно более десяти курсантов, их тошнило. Я послал санитара в спальный корпус, велел объявить, что все, кого тошнит, пусть идут в медпункт. Всем явившимся стали промывать желудки, работали до утра. Всего пострадавших оказалось более двух десятков. Это нельзя назвать массовым отравлением, тем более, что промывали и тех, кого тошнит, и тех, у кого возникали просто неприятные ощущения от мнения. В подобных случаях мнительных бывает не так мало.

В Округ я донес о случившемся и ждал приезда разгромной комиссии, но все обошлось благополучно, и реакции со стороны Округа не последовало.

Для Черновицкого гарнизона одновременный приезд большого количества офицеров был большой нагрузкой и предоставление квартир не ожидалось скорым. Все размещались, кто где мог. Я занял одну небольшую комнату в медпункте, размещение временное, поэтому претендовать на особые условия не приходилось. Однако вскоре узнал, что моя очередь на получение квартиры приблизилась к заветной черте.

Квартира мне была предназначена по выезде инженера. Это отдельная двухкомнатная квартира со всеми удобствами: газом, ванной, туалетом и прочими удобствами, каковых мы не видели с довоенных времен. Мы с Тасей ликовали, что наконец заживем в "барских" условиях. Но наше ликование было преждевременным. Инженер уезжал в Ленинград и свою квартиру обменял на комнату в Ленинграде.

Пришлось опять ждать. К счастью, ждать пришлось недолго, мне дали две комнаты в 4-х комнатной квартире, на 3-м этаже, на центральной улице имени Кобылянской. Нашим соседом по квартире был старший лейтенант интентдантской службы Фридман, он работал на военном хлебозаводе.

Квартира стоила того, чтобы о ней вспомнить. Просторная прихожая, большая кухня, мечта хозяйки, большая ванная, там несколько ванн разных размеров, два балкона, кладовки, но самым замечательным были камины в обоих комнатах и пол. Красивейший изразцовый кафель покрывал оба камина, особенно в первой комнате, каждая плитка кафеля - это барельеф отдельной картины. А пол представлял собой мозаичную картину из дерева разного цвета. Квартиры подобной красоты мне больше никогда не приходилось видеть.