Они защищали и освобождали город.

Беспечность нашего начальства была страшная! Вроде недавно отшумела финская кампания. Недавно освободили Бессарабию, Западную Украину и Белоруссию. Все знали, что рядом граница, знали о скорой войне, разговоры шли, но, мы солдаты, нам не до больших материй. Что комиссар в казарме скажет, то и правда. А боеготовность гадкая была. Танки наполовину разобраны. Аккумуляторы хранятся в аккумуляторной, приборы стрельбы и наведения – в другом месте, пулемет – в третьем. Все это надо получить, принести, установить. Каждый аккумулятор – 62 кг. На танк их нужно четыре штуки. Вот мы с башнером Сафаровым сходили четыре раза. Командир танка, лейтенант, а у меня был танк командира взвода, жил на квартире в Житомире. Это 11 километров до Гуйвы, где базировалась часть. В полпятого немцы начали нас бомбить, и только к часу дня я увидел в расположении первого офицера. К линии фронта выступили уже вечером, затемно.

Незадолго до начала войны к нам в полк пришли 30 танков Т-34. Поставили трехметровый проволочный забор вокруг них, охрану. Нас, танкистов не пускали их посмотреть! Такая была секретность. Так мы и ушли без них. Потом они нас догнали, и дрались с немцами, но, большею частью нелепо погибли, засев в болотине.

Двигаясь на запад, прошли Новоград-Волынский, на окраине города - аэродром. Прилетели семь штук немецких «Юнкерсов», и на наших глазах начали его бомбить.
Только один советский самолет смог подняться. «Чайка», так тогда называли одну из модификаций И-15. В те годы люди в армии были очень хорошо подготовлены физически, а главное морально. Многие были готовы за идею идти на смерть. Сейчас редко встретишь людей того уровня.
Вот эта тупоносая «Чайка» уцепилась в хвост бомбардировщикам, умудрилась одного фашиста отбить от стаи и посадить на наш аэродром. На моих глазах «Юнкерс» сел. Что там было дальше – не знаю, мы двигались вперед. По дороге идут беженцы, немцы их бомбят. Корова бегала по полю, так немец, паразит, заходит на нее и строчит из пулемета! Корова шарахнулась в сторону, он разворачивается и опять стреляет, но не по ней, а рядом, гоняет ее по полю, развлекается. Столько злобы кипело в душе, что если бы этот летчик попал к нам в руки - разорвали бы на кусочки.

Наш первый бой состоялся 26 июня. Позже, повоевав, я стал понимать трагические ошибки и этого боя, и многих других боев начала войны. Но тогда мы еще не были настоящими солдатами, мы пока были неразумным пушечным мясом.

Советская пропаганда работала отлично. В какой-то степени и она сыграла злую шутку с Красной армией начала войны. «И на вражьей земле мы врага разобьем…», - пели мы, собираясь вести войну только наступательную.
Многие тогда считали, что изучать, знать врага – это лишнее, врага нужно только бить, и при первом, хорошем натиске противник побежит без оглядки. Даже учения, по крайней мере, в нашем полку, были такие:
«Противник занимает оборону на этой высоте. Вперед! Ура!»
И помчались, кто быстрей. Однажды на учениях с боевыми стрельбами кто-то даже влепил боевым снарядом по башне танку, вырвавшемуся вперед. Слава Богу, снаряд был осколочный, и никто не пострадал, плафоны в танке только посыпались. Так и воевали в сорок первом. Но одно дело «Ура» кричать, и мчаться вперед на изученном вдоль и поперек полигоне, другое – в реальном бою.

Потом, уже наше поколение молодых офицеров-танкистов, ценою многих жизней, создавало эффективную тактику танкового боя. Изучало структуру войск противника, их тактику и вооружение. Все то, что необходимо знать, чтобы успешно воевать. Получив разведданные, грамотный командир, по названию части противника должен определить, каким оружием враг встретит его, как с ним бороться успешно, и с минимальными потерями. Но это было потом.

А пока мы пришли к Дубно и встали в оборону перед городом. Небольшой городишко. Горит. Немцы выходят из Дубно колоннами, пока не замечая нас. А наши лихие командиры, вместо того, чтобы максимально подготовиться к встрече противника, решили покончить с врагом лихим кавалерийским наскоком:
«Ура! За Родину! За Сталина!»
Взревели моторы, и полк помчался в атаку. Здорово мы погорели там. Немцы остановились, на наших глазах быстро развернули артиллерию, и как дали нам прикурить! Расстреливали, как в тире. Штук семьдесят этой мелюзги, легких танков Т-26, Т-70 участвовало в атаке, а осталось около двадцати. Т-26 даже крупнокалиберный пулемет прошивал в борт насквозь. Разве это броня – 15 миллиметров?! Мой танк тоже был подбит, снаряд сбил подвесную каретку на гусенице. Немцы, почувствовав более или менее серьезное сопротивление, на этом участке стали в оборону, и наступление прекратили. За ночь мы своими силами отремонтировали танк. Наш экипаж снова был готов к бою.

В июне и июле дрались постоянно. Обычно получали приказ занять оборону на определенном рубеже. Занимали, ждали немцев. Иногда они шли на нас, тогда дрались, иногда немцы обходили нашу оборону на другом участке, тогда приходилось отступать, чтобы избежать окружения. Но отступали только по приказу. Ни разу немцы не пробили, не смяли оборону нашего полка. Скоро наш танк подбили, и пришлось его бросить. Танк сгорел 9 или 10 июля в окрестностях Новоград-Волынского. Никто из нас даже не заметил, откуда прилетела болванка. Нам попали в борт, и танк загорелся. Мы выпрыгнули, около железнодорожного переезда, у меня комбинезон горел. Рядом была канава с грязной, болотистой водой, я бросился туда и сбил с себя огонь.

В июле же на станцию Федоровка пришел эшелон с пополнением для полка, в котором были танки БТ-7. Всего семь машин. Ночью «безлошадные» танкисты, в том числе и наш экипаж, которому тоже выделили танк, пошли разгружать эшелон. Каких-либо специальных приспособлений, для выгрузки танка с платформы, на станции не нашлось. Решили просто спрыгивать с платформы. Мотор у танка мощный, ходовая часть надежная, все танки удачно соскочили на насыпь. На БТ-7 удалось повоевать около трех дней. В очередной атаке немцы нас подбили, экипаж успел выскочить.

Отступали через Новоград -Волынский. Здесь я увидел то, что немцам простить не мог уже никогда. Мы прошли мимо расчета 45-мм противотанковой пушки. Дальше лежала молодая женщина, убитая при немецком налете, а рядом с ней ползал и кричал ребенок. Малышу было, наверное, чуть больше года. Куда нам этого пацана девать? Пошли стучать в ближайшие дома. Один, другой, нет никого. Потом нашли старушку, она забрала мальчика. После этого я так возненавидел немцев, что только с недавнего времени слово «немец» перестало вызывать у меня ненависть. Тогда в голове сидело одно - немец это враг, который должен быть уничтожен! И до конца войны пленных, мы без особой нужды не брали.

Сегодня моя дочь живет в Калининградской области, по работе много общается с немцами. Удивляется: - папа, почему ты все еще так не любишь их? Как ей объяснить?

Наши легкие танки по одному скоро выбили все. Пошлют 3-4 танка в атаку, и нет их.

Большинство танковых частей того времени были созданы на основе кавалерийских корпусов. Многие командиры, бывшие конники тогда командовали по привычке:
- Аллюр «три креста»
и вперед, лишь бы быстрей. Ведь танк – это не лошадь, его легко посадить в какой-нибудь ручей, овраг или болото, где он, неподвижный, становится легкой добычей для вражеских танков и артиллерии. При таких, необдуманных играх в догонялки резко снижается эффективность танковых соединений. И главное - огневая мощь танка: его пушка и пулемет, становятся малополезными. И вот, половину пришедших из Житомира тридцатьчетверок, в одной из первых атак посадили в болото и бросили. Очень жаль. Танк Т-34 в начале войны был мощным оружием, с которым немцам приходилось считаться.

Т-34 ходили как королевы. В полку оставался один танк, им командовал капитан, не вспомню фамилию, хороший мужик был, жизнерадостный. Он закрывал люки, и выходил на горку, на открытое место. По нему немцы бьют, но броню пробить не могут, а он наблюдает, только где цель заметил, туда снаряд и никто не шевелится, и никто к нему не подойдет. Так потом «Тигры» в 43-м воевали. У них пушка мощная была, 88 мм, дальнобойная и оптика отличная. Но ловили мы и «Тигров». А тогда, в 41-м на Т-34 я с умилением смотрел. После боя подошли к нему:
- Ну, вам и попало, товарищ капитан!
- Да что, попало! Видишь, все отскакивает, только считай.

Начали считать, вышло сорок четыре попадания! И ни одной пробоины, только лунки. Смеется:
- Ну, а вы что, танкисты, в пехоту записались?

Записались. Танк сгорел. Дали винтовку, больше ничего, ни лопатки, ни хрена. Окопаться нечем. Воюем в пехоте. Но мы не бежали! Оборонялись люди стойко. Немцы обойдут где-то на другом участке, нам дают команду отходить, ночью отходим. Но когда на позицию вставали – ничего подобного. В ночной поиск ходили даже. Минометная батарея нам досаждала. Командир полка, полковник Владимир Исидорович Живлюк, с четырьмя шпалами в петлицах, ставит задачу: - Надо эту батарею найти и обезвредить.

В начале войны немцы довольно беспечные были, они же считали, что русские разгромлены и война закончится в считанные недели. Мы вышли на эту батарею ночью, перебили минометчиков, ни одного в живых не оставили. Взяли, сколько было минометов. Минометы были ротные, 50-мм, маленькие, как игрушечные. Собрали и утащили к себе, доложили командиру полка. Потом разбирались с этими минометами, пробовали даже стрелять по немцам. Получается.

Однажды поймали «курощупов». Немцы, когда эту деревню заняли, на ночь в ней не остановились, а сидели в своих блиндажах, охранялись. А мы ночью слышим, в деревне куры орут. Пошли втроем посмотреть. Немец один на часах у забора стоит, а второй по двору кур ловит. Наш парень часового ножом в шею, раз! И готово. А второй фриц задом пятится, мешок с добычей тащит. Мы с Лешкой Куровым ему вещмешок на голову, и лямку затянули. Приволокли этого фрица вместе с оружием, со всем добром, в мешке на веревочке.

С Алексеем Куровым мы вместе призывались из Ленинграда, и познакомились ещё на призывном пункте, попали в одну роту. Он рабочий и я, сошлись характерами, подружились. Служили в одном полку, но Лёша не был танкистом, и до того, как сожгли мой танк, мы виделись редко. Ну а теперь, в пехоте мы стали неразлучными друзьями. Спали, постелив одну плащ-палатку на землю, а укрываясь другой, вместе. Шинелей к тому времени у нас уже не было. Пока стояло лето, побросали скатки, как лишний груз. Выбросили также противогазы, оставив только сумки из-под них. Эти сумки были удобные, мы использовали их как вещмешки. Что никогда не бросали, так это оружие и лопату. Лопата – это спасение. На войне, если ты не окопаешься, то на ровном месте ты совершенно точно будешь убит, осколок тебя найдет. А в окопе есть шанс выжить. Лопаты никто не бросал, таскали с собой и саперные, и большие садовые лопаты, какими копают огород. Как только полк останавливался, сразу рыли окопы. Никто никого не заставлял, все работали с полной отдачей. Нам, танкистам, лопатки не выдали, поэтому во всех деревнях, которые мы проходили, бойцы обязательно искали лопаты, и оставляли их себе. У нашего экипажа на троих была крестьянская лопата. Один устал, копает другой, так, сменяясь, мы довольно быстро отрывали себе окопы.

Мой друг, отличный парень Леша Куров погиб под Горшиком. Из-за глупого ребячества погиб. Стояли в обороне, обстановка была спокойная. Лешка вылез на железнодорожную насыпь и стал немцам показывать голый зад, издеваясь над ними. Фрицы по нему из пушки выстрелили и убили.

Примерно тогда же взяли в плен немецкого подполковника, начальника штаба пехотной дивизии, со всеми документами.

Прямо сквозь наши окопы шла железная дорога на Овруч. Впереди, на горке – деревня Горшик. На правом фланге местность была заболочена, дальше, на запад небольшой лесок и рокадная дорога, параллельно линии нашей обороны. Ночью мы перебрались через болото и отправились в ночной поиск, в направлении дороги. Надо сказать, что поиск, это не просто разведка, здесь участвует значительное число бойцов. Поиск можно сравнить разве что с разведкой боем. Нашей группой командовал лейтенант Оськин. Был еще один офицер, младший лейтенант из запасных, фамилию его, к сожалению, не помню. Мы его за веселый нрав клоуном называли. Никогда не грустил мужик, если видит, кто-то захандрил, подойдет, анекдот расскажет, рассмешит. Потом он выбыл по ранению.

Благополучно добравшись до дороги, мы разделились. Две группы отправились прикрывать фланги, а наша, центральная расположилась в засаде. Вскоре послышался шум мотора, показалась открытая легковая машина, без охраны. В ней водитель и два офицера. Кто-то бросил гранату под колеса, и раздалось несколько быстрых выстрелов. Водитель был убит на месте. Один из офицеров, капитан, держась за раненое колено, выскочил из машины, второго, подполковника выдернули мы сами. Ударили его по голове, накинули мешок и, через болото отвели на наш командный пункт. Раненого капитана пришлось застрелить.

За первые бои, в том числе и за этот эпизод я получил свою первую медаль, «За отвагу». Еще двое ребят получили. Один «За отвагу», другой «Красную звезду», батальонный комиссар Орден «Боевого Красного знамени» получил, комполка ничего не получил. Тогда награды не очень-то щедро раздавали. А эту награду я очень ценю. Получить медаль «За отвагу» в сорок первом – совсем не то, что в сорок пятом.

Уже больше двух месяцев мы воевали в качестве пехотинцев. Ни одного целого солдата не осталось среди нас. Все были ранены. Меня тоже по ноге хорошо зацепило, но на месте перевязали, дальше воевал. Новоград-Волынский, Федоровка, Овруч и до Чернобыля.

В Чернобыле нас посадили на грузовики, и вывели через Чернигов в Нежин. Там стоял штаб Юго-Западного фронта. Командовал фронтом тогда Семен Михайлович Буденный. Нас, человек тридцать безлошадных танкистов определили в охрану штаба, который располагался в бывшем пионерском лагере.

Ночью, лежим по двое в секрете, выходит на веранду генерал. Сам под хорошим хмелем и поет: «Три танкиста выпили по триста, а башенный стрелок выпил полный котелок». Такое меня зло взяло! Думаю, дать бы тебе по морде. Там люди кровь льют, а ты пьянствуешь. Не знаю, может я и не прав был, но такая дерзкая мысль по отношению к высокому чину у меня промелькнула.

Потом погрузили нас в эшелон и отправили в Котельниково. Не доезжая станции Бахмач эшелон остановился, и нам скомандовали выскакивать и рассредоточиться в поле. Выскочили, залегли. Поселок бомбили немцы. Немецкие штурмовики летали очень низко, и Бахмач разбомбили основательно. Станция полыхала. Развороченные пути восстановили только к ночи, тогда смогли пропустить эшелоны. Поехали дальше. Начиналась осень. В пути, на станциях местные женщины бросали нам в теплушки арбузы. Оборванные, грязные, раненые, мы добрались до Котельниково. Там, за поселком, полк начал копать землянки. На роту, пятьдесят человек - одна землянка. Наш полк переформировали в мотострелковый. Укомплектовали его морскими пехотинцами. Пришли моряки, мощные ребята, красавцы. Поступили семь тяжелых танков КВ. Сформировали танковый батальон, а также несколько артиллерийских батарей. В Котельниково какое-то время танкисты занимались тактикой танкового боя. И мы, «безлошадные», с ними ходили, «пешим по-танковому». Командир покрикивает, а мы всем экипажем, вчетвером бежим вперед, по команде разворачиваемся, перестраиваемся. После занятий обязательно на ближайшую бахчу завернем, арбуз скушаем и домой.

Вскоре полк погрузили в эшелон и отправили до Батайска. Оттуда ребята двинулись к Ростову, на фронт, а нас, танкистов без машин отправили в 29-й запасной танковый полк, в Сталинград. Там с нами тоже проводили занятия. Изучали средний танк Т-34 теоретически. Танков не было, все на фронте. Отрабатывали вождение на танкетке. Экипаж 2 человека, справа механик, слева пулеметчик, между ними ГАЗовский двигатель. Один рычаг. Вперед толкнешь- поворот направо, назад- налево. Нас предупреждали, чтобы двигатель не перегревали, иначе танкетка может загореться без помощи противника. Посмеялся я над такой техникой. Братская могила на двух человек.

ТОР - это "Территориальный Оборонительный Рубеж", - армейские части, подчинявшиеся непосредственно Львовскому Военному Округу. Задачи для частей ТОРа были следующие :
борьба с бандеровскими формированиями, а главное: не допустить прорыва бандеровцев за старую границу 1939 года , на территорию Восточной Украины.
Я попал служить в 40-ую комендатуру ТОР. Мы занимали позиции в восьми километрах от Новоград-Волынского , в 120 (возможно опечатка , скорее 220км - прим. сайта) километрах восточнее от Львова . Управление ТОРа находилось в округе во Львове .
Это были обычные армейские подразделения, не имевшие ничего общего с погранвойсками или с другими частями НКВД по борьбе с бандитизмом. На нас также возлагалась охрана линии старого укрепрайона - УР, еще довоенной постройки, все ДОТы которого были закрыты на специальные замки, и нам вменялось в обязанность: контролировать сохранность оружия и боеприпасов размещенных в сооружениях УРа.
В 40-й комендатуре служило всего 18 человек, из них 15 молодых ребят 1926-1927 г.р. Комендантом был лейтенант Агеев, парень лет 25 -ти, уже женатый, переведенный в ТОР из глубокого тыла. Кроме меня, никто из служивших в нашей комендатуре на фронте не был и боевого опыта не имел. На вооружении нашей группы были: 2 ручных пулемета, 2 автомата, винтовки, а мне, например, выдали "наган". У нас был грузовик "шевролле", пять лошадей, и два трофейных немецких мотоцикла "цундап". Личный состав комендатуры размещался в трех деревенских домах. Мы несли обычную военную службу. Я там получил звание старшего сержанта и был на должности старшины комендатуры.

Бандеровцы шастали и в наших краях периодически. Несколько деревень в округе были разграблены по ночам проникшими в наш район бандами. Мы не успевали среагировать. Действовали бандеровцы грамотно, и воевать с ними было непросто.

До самой демобилизации я не знал, что будет со мной завтра. Нарваться на банду было просто. Как-то раз заночевал в одном из сел у знакомой учительницы. Приехал туда на коне, и поставил его на конюшне. В шесть часов утра в дверь стучит соседка, спрашивает хозяйку - "Командир то, жив? У тебя?". Оказывается, ночью в село зашла бандеровская бандгруппа, убили двух активистов, ограбили сельмаг, а председателя сельсовета увели с собой. И все они проделали без лишнего шума, без выстрелов.

В другой раз я застрял в дождь на своем "цундапе" в грязи, провозился с мотоциклом минут тридцать, пока вытаскивал. Заезжаю в село, а мне люди говорят - "Бандеровцы, человек двадцать пять , все с автоматами, только что ушли отсюда". И я подумал, ну вот, опять был на волосок от смерти, опять повезло, а ведь заедь я в это село чуть раньше, чтобы я в одиночку смог сделать с взводом бандюг. Через минуту бы убили.

Стычки с бандеровцами на участке 40-й комендатуры были очень редкими. Наш край считался тихим. А вот моим товарищам, попавшим в Станислав и в Дрогобыч, пришлось повоевать ничем не хуже, чем на фронте. Это были опасные места. Мне приходилось по службе много раз ездить во Львов и в другие места на Западной Украине, и там я насмотрелся на наших убитых солдат и офицеров.Партизанская война в лесах продолжалась. Только место советских партизан в лесных чащах и схронах заняли "самостийные и незалежные " бандиты. И в городах было неспокойно. Многих наших убивали бесшумно, накидывали на шею удавку, и все, "на тот свет". Стреляли из-за углов. Я просто сегодня не хочу об этом говорить. В другой раз о бандеровцах побеседуем.

Семен Рувимович служил в 111-й ТБр (танковой бригаде) освобождавшей город и получившей за это почетное наименование Новоград-Волынской.
К Новоград - Волынскому подошли 31 декабря 1943-го и ворвались в город сходу. Мосты через реку были взорваны. Один наш танк утонул на переправе через реку.
Немцы не предполагали даже, какой новогодний «сюрприз» им подготовили танкисты и сибирская стрелковая дивизия. Наша танковая колонна подошла к городу неожиданно для немцев. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт: навстречу нам в вечерних сумерках показалась легковая машина. Наш танк, с разведчиками на броне, рванул наперерез. В машине был немецкий генерал с двумя сопровождающими офицерами. Они, подняв руки, с изумлением и ужасом смотрели на нас, не в силах понять, откуда здесь взялись русские?! И только на окраине города мы нарвались на организованное сопротивление, особенно в районе железнодорожного вокзала.
Мы спешились с танков, растеклись по пристанционным постройкам, «выкуривая» немцев из домов и подвалов.Открыл дверь одного из зданий и вижу - три гитлеровца ведут огонь из окон. Они меня заметили, но я успел выстрелить первым. Один из «фрицев» завалился. Пинком ноги я захлопнул дверь. Подбежали еще два наших бойца. Кинули внутрь по гранате, проверили - живых нет, и пошли дальше выбивать обороняющихся из их укрытий.
Мы захватили огромные склады продовольствия. Бойцы набирали консервы, бутылки вина и все, что могли унести. На станционных путях наши бойцы обнаружили цистерну, окрашенную в белый цвет. Сорвав пломбы, открыли люк. На ремне опустили в цистерну котелок, зачерпнули, попробовали - чистый спирт. И все накинулись на это «пойло». А какой-то «умник», который уже наклюкался, решив облегчить процесс доставания горючего, выстрелил по цистерне. Она рванула облаком огня. Свыше десяти бойцов погибли на месте. Не случайно в этот же день, рассчитывая, что большинство бойцов ударились в запой, немцы перешли в контратаку со стороны Шепетовки. На моих глазах погибли два земляка из Балты - Иван Руденко и Гриша Могилевский. Атаку немцев отбили. Пошли вперед на Шепетовку и дальше.

Где-то через неделю я уже был в военкомате. Мы и раньше хотели пойти, но нас не принимали. Я попал в команду из двенадцати ребят 1926 года рождения, которую отправили на учебу в военное училище в Новоград-Волынский. Почему меня в нее отобрали? Мы же еще «малолетки» были, нам даже восемнадцати лет тогда не исполнилось, поэтому, наверное. Может сказалось еще и то, что я был комсомолец, к тому же еще до войны получил звание «Ворошиловского стрелка», да и физически я был развит не по годам. В своем селе среди сверстников, да и потом в училище я был самым рослым, да и силой тоже выделялся.

Город только недавно был освобожден и нас поселили в какие-то разгромленные казармы. Окон и дверей там, естественно, не было, но при немцах там, видно, что-то шили, потому что на полу валялось большое количество каких-то обрезков от обмундирования, так мы их собирали, клали прямо на пол, под голову кирпич, и так и спали. И не было ни одной ночи, чтобы нас по нескольку раз не подняли из-за воздушной тревоги.

Новоград-Волынский и Житомир при освобождении несколько раз переходили из рук в руки, и мы слышали такие истории, что там даже доходило до того, что родственники хоронили своих родных, которых только-только забрали в армию, и они тут же погибли в боях.

Это мне запомнилось. Но учеба в училище была очень интенсивная. Считаю, что в нас успели заложить очень много: ведь занятия длились целый день. Еще мне запомнилось, что на полигоне даже передвижные мишени были. Правда, пару раз курсанты, которых учили на минометчиков, по ошибке нас обстреляли, хорошо хоть обошлось без потерь. В этом училище командиры мне попались очень хорошие и душевные люди, которые старались обучить нас как можно лучше, и относились к нам, как с своим детям.

Но проучились мы там дней двадцать от силы, и все наше училище срочно, отправили на помощь нашим войскам под Корсунь-Шевченковский, где была окружена большая группировка немецких войск. Страшная распутица, снег, грязища. Нас перемешали с простыми солдатами, и отправили занять оборонительный рубеж. Мы сами все выкопали, кое-как закрепились. Хотя там мы понесли первые потери, но на нашем участке бои были несильные, немцев мы так и не пропустили, но говорят, что в одном месте они нанесли сильнейший удар, и четырнадцать танков с командованием все-таки вырвалось. Эти бои - мое боевое крещение.

Нас вернули обратно в Новоград-Волынск, построили и говорят:
«Теперь вы уже закаленные бойцы, и готовы защищать Родину!»
Присвоили всем нам звания старших сержантов, выдали сухой паек, был даже небольшой духовой оркестр, и когда заиграл марш, то многие заплакали, и нас отправили на фронт. В сторону передовой мы шли только по ночам. Не помню уже куда дошли, появились «покупатели», и нас разобрали по разным частям. Вот так я попал в 522-й стрелковый полк 107-й стрелковой дивизии 60-й Армии 1-го Украинского Фронта.

Когда президент Кучма заявил в своей речи, что весь народ Украины, как один , поднялся на борьбу с немецким врагом - оккупантом, и в партизанских отрядах в республике, было свыше 400.000 человек, и «земля на каждом метре горела под ногами оккупантов», то я только грустно улыбнулся. Он что, с Белоруссией решил потягаться, по количеству местных жителей в партизанах? Никогда не получится.
Откуда взялись эти сотни тысяч «народных мстителей» на Украине!?
С какого потолка взята эта «липовая» цифра?!
До середины сорок третьего года в своем подавляющем большинстве местные мужики тихо сидели по хатам, и молча ждали развязки. Обыватели.
А сколько из них в «полицаях подъедались»?

В партизанских отрядах, из местных , в первые два года войны , был исключительно только партийный, советский и комсомольский активы, да чудом уцелевшие во время поголовных расстрелов евреи из местечек.
Все остальные, были : заброшенные ЦШПД (Центральный Штаб Партизанского Движения) в немецкий тыл десантники - диверсанты, «окруженцы» 1941 года - верные воинской присяге, не потерявшие совесть и волю к борьбе, да беглые военнопленные. Я не утрирую.

В конце 60-х годов мне, вдруг довелось познакомиться в партийном архиве с документами партизанского движения на Украине, и в частности - в Житомирской области, в которых подробно давалась раскладка по динамике численности партизан , по социальному составу, и по дате присоединения к партизанскому движению. Когда - нибудь, эти архивы полностью раскроют, и вы поймете , кто воевал в партизанах на Украине в первые два года войны.

Там, в архивных бумагах, еще одна интересная деталь была написана.
В 1941 году на Украине , при отступлении, в немецком тылу целенаправленно оставили для партизанской работы свыше тридцати тысяч местных партизан - коммунистов, бойцов истребительных батальонов и многие десятки более-менее обученных диверсионных групп. К лету сорок второго года из них осталось в живых меньше десяти процентов. Как погибали эти отряды? кто их выдавал? - очень многое еще не опубликовано из архивов.

Давайте «отодвинем в сторону» Западную Украину, там Советская власть всегда была чужой. Не будем учитывать районы Донбасса и Харьковскую область. Туда немцы пришли в конце сорок первого года , и почти все взрослое мужское население было уже в армейских рядах, а допризывная молодежь в основной массе эвакуирована вглубь страны. «Оставим в покое» степную, южную безлесную часть республики.

Что остается? Все равно , большая страна 7-8 областей. А теперь посчитайте. Сколько здоровых местных мужиков, включая дезертиров из армии и пленных украинцев, выпущенных немцами из лагерей, осталось под пятой оккупации?
И сколько из них, например, в 1942 году, встали на путь вооруженной борьбы с врагом? А потом , попробуйте говорить о «массовом участии».

Бойцы бежавшие из плена в 1942, и потом воевавшие со мной в одном отряде, рассказывали, как после побега, они «накручивали» сотни километров по украинским лесам и степям, но так и не могли нарваться на партизан. Потому что их, партизан, было очень мало, если не сказать иначе.

Лет через двадцать после окончания войны, пошел «вал обращений» от различных людей с просьбой или с требованием признать их участниками партизанского движения. Люди писали, что были в подполье, или состояли на связи с отрядами, или состояли в партизанских отрядах неучтенных ЦШПД, но в силу тех или иных обстоятельств, их участие в борьбе с врагом нигде не отмечено. Таких случаев действительно было много.
И было тогда принято компромиссное решение.

Если такой человек, приносил справку от бывшего командира или комиссара партизанского отряда, или свидетельства двух бывших «официальных» партизан, что знают такого - то по совместной борьбе, то подобное ходатайство после рассмотрения на комиссиях в райкомах и исполкомах - удовлетворялось, проситель получал удостоверение «партизана» и «участника войны», со всеми вытекающими правами и, пусть мизерными, но, льготами.
И здесь начались, как у нас говорили , «перегибы» не в лучшую сторону.

Один из наших бывших партизанских командиров в Житомире начал выдавать такие «справки-свидетельства» направо и налево, и даже бывшим полицаям. Я как-то зашел в рабочую столовую пообедать, а там этот командир, которого я хорошо знал еще с войны, сидит за столиком с двумя «мутными личностями в потертых пиджачках». Выпивают. И командир, уже хорошо «под мухой», мне и говорит, мол, видишь это мои бывшие связные, просят , чтобы я им письменное свидетельство дал , что они с нами вместе против немцев воевали.
Но этих двух типов, я немного раньше «имел честь» узнать… Пособники.
Я только ему сказал, что он скоро за бутыль самогона всех бывших полицаев «в партизаны перекрестит».

Ведь доходило до абсурда. У нас в вечерней школе преподавателем работал некто Тышкевич. Бывший полицай , который еще и был в «добром знакомстве» с «бандеровцами». В 1944 году он помог НКВД разгромить всю свою «знакомую» банду, был прощен властям, и не репрессирован. Он стал считаться партизаном, и даже, после войны, по ходатайству комиссии райисполкома получил медаль «За боевые заслуги» за «партизанство». Видно, хорошо своих «сдал», оптом.
И вот в 1967 году подает этот Тышкевич заявление о приеме в партию.
Как в том анекдоте, про «бандеровца» пришедшего в райком КПСС - «примите меня в КП, в СС я уже был».

Просто, в вечерней школе открылась вакансия - должность директора школы, а беспартийных на это место не ставили. И Тышкевич из карьерных соображений начал «двигать себя в партию». Вечерние школы тогда находились в ведомственном отношении в подчинении районных исполнительных комитетов, а коммунисты из таких школы были на учете в парторганизации райисполкомов.
И что вы думаете? Принимай Родина нового коммуниста, у которого руки по локоть в еврейской и в красноармейской крови?.

Среди партийцев нашелся бывший офицер КГБ, который знал все о прошлом Тышкевича, и выступил на партсобрании, поведал коммунистам, кто к ним «присоединяется». После этого выступления, конечно, такого «героя» не допустили в партию. Но чтобы было, если бы бывший «чекист» , скажем, по болезни, не пришел на это собрание ?