ВОЙНА ( В О С П О М И Н А Н И Я ).


Александр Леонов.




Артполк, в котором служил автор , прибывает в Новоград-Волынский в середине мая 1941 года и убывает 5-6 июля. Очень странное событие , ведь по имеющимся данным город был взят немцами 7-8 июля. В воспоминаниях много тех крупиц информации , которые описывают жизнь города того периода , начало войны , отношение населения к происходящим событиям. Воспоминания публикуются в сокращенном варианте.


Нас, новобранцев, было 10 человек, все окончившие среднюю школу в этом 1940 году. На сборном пункте долго не мучили, проверили по документам, и – шагом марш на железнодорожный вокзал. Сопровождавший нас гражданский человек открыл секрет: везёт он нас в город Сталинск. До Сталинска – 35 км. Пригородный поезд доставил нас за один час. Военный городок находился почти рядом со знаменитым металлургическим комбинатом, носившим тогда имя Сталина.

 

Вот здесь руками тысяч таких же заключённых как и мой отец, возводился этот гигант. Второй раз я в этом городе. Первый раз сюда я приезжал на свидание со своим отцом в 1930 году. Папе тогда было 45 лет. Нас с мамой пропустили за колючую проволоку, и мы увидели папу с конвоиром около самого обрыва в котлован, где закладывалось основание будущего комбината.

 

Второй раз я приехал в этот город – чтобы служить в Красной Армии. Военный городок занимал громаднейшую территорию, здесь было много воинских частей различного назначения. В некоторых местах на открытых площадках стояли артиллерийские орудия, накрытые брезентом. Вдали у высокого забора, на протяжении не менее 100 м, под деревянным навесом, накрытые брезентами стояли танки. Я ещё подумал, зачем же эта крыша при наших сибирских снегопадах и метелях? Двухэтажные из красного кирпича казармы расположились в несколько рядов, а перед ними – большая асфальтированная площадка. На всё это я обратил внимание пока мы шли по территории от проходной до бани, или, как её здесь называли, санпропускника (какое хитрое название).

 

Все призывники живо обменивались впечатлениями, высказывали свои желания, в каких войсках хотели бы служить. Два или три парня высказались за службу в пехоте. Их сразу же начали критиковать, но они не сдавались. Один из них высказал такую мысль: после похода пехотинец вычистил свою винтовку и даёт храпака, а танкисты и артиллеристы ещё три дня драют свою технику – вот в чём разница.

 

Я сразу же вспомнил мой последний раговор с Иваном Васильевичем, когда я, распрощавшись со своими сослуживцами, покидал шахту. Провожая меня, Иван Васильевич поинтересовался, в каких войсках я хотел бы служить. Ни минуты не колеблясь, я с твёрдой уверенностью заявил - в артиллерии. Иван Васильевич одобрил моё желание и кратко объяснил, что артиллерия и маркшейдерская служба в своей деятельности опираются на геометрию и тригонометрию. «Ты, Саша, – сказал Иван Васильевич, – многое освоил и тебе будет легче решать артиллерийские задачи». Этот разговор с Иваном Васильевичем стал казаться мне несбыточным, у меня стала таять уверенность - а попаду ли я туда, куда хочу.

 

Спор между призывниками продолжался до самого санпропускника. Против службы в пехоте говорили 7-8 человек, в том числе и я. Сопровождающий передал документы младшему командиру, имевшему на петлицах три треугольника. Он назвал себя старшим сержантом. Нам приказали раздеться до гола, упаковать вещи в свои мешки, написать домашний адрес, мешки хорошо зашить, чтобы получилась почтовая посылка. Мы сложили свои посылки в углу помещения в надежде, что они будут отправлены по указанному адресу, однако по сей день мне неизвестно, дошли они или нет, так как в свою квартиру я больше не возвратился.

 

Из личного имущества старший сержант разрешил взять туалетные принадлежности, бритвенный прибор, носовые платки, пищевые продукты. Особо предупредил, чтобы никаких маек, трусов, свитеров и других личных вещей не пытались прятать. Всё лишнее, по словам старшего сержанта, будет изъято и выброшено.

 

После этого мы попали в руки парикмахера. Им оказался обыкновенный солдат, не очень хорошо умевший работать машинкой. Правда, криков от боли слышно не было, но охи и ахи были. После стрижки я сам себя не узнал. Из бывшей когда-то круглой, голова вытянулась и стала похожа на утюг.

 

Свои личные туалетные принадлежности мы перенесли в помещение, где после душа нам выдали военную форму. Хотя нас заверяли, что всем выдадут военную форму по размерам и росту, но на деле подгонкой обмундирования никто не занимался. Нам вынесли по десять комплектов каждого вида одежды. Если кальсоны и нательные рубашки не требовали подгонки, то галифе, гимнастёрки и, осбенно, шинели в этом нуждались. Нам посоветовали по возможности меняться обмундированием между собой. Хотя обмундирование не очень подходило мне по росту, я не стал ни с кем меняться.

 

После санпропускника, хотя и чистых, но крайне неуклюжих, построили и привели в столовую. Желающих взглянуть на нас нашлось несколько старослужащих красноармейцев. Они смело подходили и садились рядом с нами за стол. Их интересовало не то, что нам выдали на обед, а наши домашние запасы. Без стеснения расправлялись они с гражданскими лакомствами. Большинство новобранцев уходили из столовой с пустыми желудками.

 

К армейской жизни я оказался не готов. Здесь не дом - окружают тебя хотя и не враги, но и не братья родные, которые подавали мне кусочки сахара после ужина в моём далёком детстве.

 

Первый раз меня проучили уже в казарме, когда я, выполняя команду, сдал свой новый солдатский вещевой мешок в коптёрку вместе с мамиными пирожками и шоколадными конфетами. Утром я конфет вообще не нашёл, недосчитался более половины пирожков. Надо отдать должное вору, что он хоть оставил мне пирожки. Я знал кто был вором, но попробуй, назови его. Лучше молчать. Так я и сделал. С того времени я покупал самый минимум, тут же этот минимум съедал. Буквально в первые же дни меня проучили ещё раз.

 

Теперь я остался без своей уже понравившейся мне шинели. Когда по команде нужно было срочно одеться, я на вешалке своей шинели не нашёл. Там висела совсем маленькая и старая шинелька. Оказалось, что я свою шинель не пометил, не оставил на ней ни фамилии, каких-то других опазновательных знаков. За такую халатность, кроме того, что остался в старой и маленькой шинели, я ещё до полночи мыл полы в казарме. Правда, мою шапку-ушанку ещё не успели заменить, и я тут же химическим карандашом написал свою фамилию. Такой же автограф я оставил на всех своих вещах. Шинель, правда, мне заменили, но строго предупредили об ответственности за сохранность выданного обмундирования. Начальство знало, что это дело старослужащих солдат и сержантов, котрые служат последние месяцы, но попробуй - поймай. Не зря пословица гласит: «на то и щука в реке, чтобы карась не дремал».

 

Выходит, если бы я был карасём, то меня обязтельно в первые же дни службы щука проглотила бы. Вот эта учёба помогла мне в будущем - больше я таким растяпой не был, по крайней мере, не помню. Но причину такого ротозейства сразу же выяснил. Семью я никогда не покидал, в семье воров не было, прятать ничего не приходилось, поэтому рос с душой на распашку. Армия таких людей переламывает, из маменькиных сынков, хотя я им не был, воспитывает находчивых, самостоятельно мыслящих, уверенных в себе, в своих действиях, в своих поступках солдат. Против этих требований не может быть возражений, поэтому я постепенно, шаг за шагом впитывал в себя эти неписанные суровые законы солдатской жизни.

 

Спали мы на матрацах и подушках, набитых соломой. Нам говорили, что это очень полезно. Может быть, не спорю, но без привычки заснуть на этих «перинах» было трудно, особенно первое время. Но когда начались занятия и походы в поле, когда мы от усталости валились с ног, возвратившись в казарму, мы моментально засыпали на них и мечтали, хоть бы не будили как можно дольше.

 

Всегда не вовремя, так казалось, звучал противный голос дневального – «п о д ъ ё м ». Вот в это время все бы отказались от сверхсрочной службы. А вот после команды «о т б о й », желающих было бы много. Наверное, согласие на сверхсрочную службу всегда подписывали после отбоя. Во время подъёма я не один раз ругал себя за сделанный шаг, вспоминал, какими словами мама будила на работу: «вставай, сынок!».

 

Но это были порывы души, я старался их гнать от себя. Первое время занятия, в основном, проводились в казарме. Мы зубрили уставы. Основной из них – «Устав внутренней службы и дисциплинарный устав», который определяет каждый шаг, каждое движение солдата на службе. Несколько раз выводили в артиллерийский, танковый и автомобильный парки - для ознакомления. Орудия были самого малого калибра – 45 мм, но сержант – экскурсовод так расхваливал эти орудия, будто лучше их нет и не надо. Они поражают живую силу, огневые точки и даже танки.

 

И я не разочаровался в их возможностях, когда мы начали знакомиться со стоявшими под крышей танками, характеристику которых уже рассказывал другой сержант. Танки не показались мне грозными, хотя сержант и пытался их хвалить. Брони на них не было, вместо пушки был установлен крупнокалиберный пулемёт. Все новобранцы были разочарованы такой техникой, но что делать, если другой нет. Надо любить то, что есть.

 

После прохождения курса молодого красноармейца (так тогда назывались солдаты нового пополнения), нас распределили по подразделениям. Меня зачислили во взвод управления Войсковой части – 1419 на должность радиста. Естественно, я в радио ничего не соображал. Мог только слушать чёрную тарелку, висевшую у нас дома. Тем не менее, мне разъяснили, что до конца службы из меня получится настоящий радист, какой нужен армии. Проводивший занятия младший командир подробно ознакомил нас с теми большими задачами, которые возлагаются на радиосвязь.

 

Во всех частях и подразделениях Красной Армии радиосвязь – основное средство управления в бою. Руководитель рассказал, каким должен быть радист. Ведь ему доверяется военная тайна. Хотя это были, так сказать, громкие слова, но, тем не менее, у меня возрастало желание быть радистом. Вместе с тем у радиста и в целом у радиосвязи, сказал руководитель занятий, имеется много препятствий и противников - чтобы сорвать, нарушить устойчивую связь. За радиостанциями в бою охотится противник, их засекают и принимают меры к уничтожению.

 

Вместе с радиостанцией А-5 за нами закрепили трёх лошадей. Вот где я почувствовал себя настоящим конюхом. Ежедневно подъём в 6 часов утра, вместо физзарядки – марш-бросок на конюшню, и полтора часа чистить свою лошадь. Перед обедом и перед ужином – опять на конюшню. Можешь чистить, можешь простоять около своей лошади, можешь мыть лошадь - на конюшне была баня. Если лошадь больна кожными болезнями, её помещали в так называемую «душегубку», где при высокой температуре и с каким-то лекарством таким лошадям проводили дезинфекцию. Сама лошадь помещалась в камеру-«душегубку», а голова, через отверстие в двери, оставалась за пределами камеры. Одним словом, для лошадей были созданы благоприятные условия.

 

Ещё я несколько раз имел неприятности с обмотками, которые стали выдавать солдатам вместо сапог. Обмотка имела свойство вырываться из рук в самое неподходящее время – то в момент, когда проверяющий держит часы в руках, чтобы установить опоздавшего в строй солдата, то когда ты идёшь в строю и она, развязавшись, путает тебе ноги. Внешний вид у солдата в этих обмотках был просто отвратительным, выглядел в них как подстреленный журавль.

 

Правда, большое армейское начальство считало, что ботинки с обмотками лучше, чем сапоги, особенно зимой. Наверное, генералы спят и видят себя не в блестящих сапожках, а в обмотках. Что поделаешь, начальству виднее. В полевых условиях, говорили нам, снег попадает за голяшку сапога, тает там и солдат может обморозить ноги, а за обмотки снег никогда не попадёт, каким бы глубоким не оказался сугроб.

 

Армию готовили к войне в сибирских снегах и морозах, а не с нашим вероятным противником – Германией, где и снегу-то почти не бывает. Один раз в неделю на политзанятиях нам рассказывали о различных видах вооружения армии этой страны. Других выражений в адрес Германии не допускалось, кроме как сосед.

 

В 1940 году народным комиссаром обороны СССР был назначен маршал Тимошенко. Он прославился тем, что издал приказ о полевой выучке войск. Не взирая на мороз и бури, нас выводили на просторы сибирских полей на несколько дней. Правда, с нами выходили полевые кухни, нас обеспечивали утеплёнными палатками, выдавали печи-буржуйки, но к ним мы попадали только в час отдыха и на ночной отдых. Возвращались в казармы сопливые с обмороженными носами. Зато уж теперь казарма казалась, чуть ли не родным домом.

 

Принятие присяги проходило в клубе. Нас, принимавших присягу, было меньше чем командиров, выстроившихся перед нами. С тремя шпалами на петлицах считались командиры высокого ранга, их было двое. Большинство имели на петлицах по одной шпале. Тогда я ещё путался в этих званиях – к нам в казарму они не заходили, нас воспитывали сержанты. В середине зала был установлен стол, накрытый красным сукном. На столе лежал текст присяги. Присягу принимал командир с тремя шпалами – нам сказали, что это дивизионный комиссар

 

Да и контраст нашей одежды был разительным рядом с красиво одетыми командирами. Меня не подвели мои обмотки. Подойдя к столу, я доложил: «Товарищ дивизионный комиссар, красноармеец Леонов прибыл для принятия присяги». Дивизионный комиссар подал мне текст присяги, я его прочитал, правда, с небольшим волнением. Дивизионный комиссар поздравил меня, крепко пожимая руку. После принятия присяги с краткой поздравительной речью выступил комдив – командир дивизии.

 

В конце апреля 1941 года поступила команда готовиться к переезду в летние лагеря. Каждое подразделение вывозило на железнодорожную станцию своё имущество и снаряжение. Мы, по существу, первый раз запрягли лошадей в наш фаэтон, и торжественно выехали на место погрузки. По пути на нас глазела публика – им казалось, не намерены ли мы сниматься в кино с такой техникой. Дня два мы по очереди дежурили у своего имущества. 10 мая дали под погрузку платформы и крытые вагоны. Наш фаэтон погрузили на платформу, закрепили проволокой, под колёса прибили гвоздями подкладки. Проверяющие были удовлетворены. Мы стали смеяться, что нам первый раз поставили положительную оценку.

 

Я вышел на платформу посмотреть, когда закончится погрузка. Вдруг меня как электричеством пронзило – я увидел тихонько шагающую по платформе маму! Она вглядывалась в лица стоявших красноармейцев, спршивала, где найти меня, но в такой суматохе ей никто бы не сказал, если бы я не вышел чисто случайно на платформу. Я вплотную подбежал к маме, только тогда она меня узнала. Мы обнялись, рассматривая друг друга. Мама спросила, – «Куда же вас везут?». Я ответил, что не знаю, но мама сама ответила на свой вопрос: «Вас везут на границу, – значит, будет война». Вот как хранятся военные секреты.

 

20 мая 1941-го года наш эшелон прибыл в город Новоград-Волынский. Это старая государственная граница. Вот здесь мне вспомнились слова мамы, что, наверное, будет война. В городе чувствовалось какое-то напряжение, население смотрело на нас по разному: кто-то приветливо улыбался, пожилые люди с грустью смотрели на нас, а старушки женщины плакали, крестясь. Оказалось, что за последние дни сюда прибывали эшелоны за эшелонами, даже железнодорожники не справлялись с принятием и разгрузкой воинских эшелонов. Естественно, это отражалось на настроение жителей.

 

Мы разместились в северном военном городке далеко от окраины города. Судя по казармам, этот городок использовался как летний лагерь. Здесь капитально были построены только склады: продовольственный, вещевой, вооружения инженерного и химического имущества, а также здание под штаб. Все остальные постройки были летнего типа.

 

Нам приказали привести в порядок лошадей, их амуницию и быть готовыми к передаче в другую войсковую часть. Для подготовки лошадей установили одни сутки и строго предупредили, что принимающие будут предъявлять повышенные требования. На самом деле принимающие внимательно проверили только комплектность амуниции, а у лошадей – ноги, не хромают ли они. Так без лишней нервотрёпки мы расстались, легко вздохнув, со своими лошадьми.

 

В этом военном городке формировалась до полной штатной численности пятая истребительно-противотанковая артиллерийская дивизия (5 И П Т А Д ), в состав которой мы и прибыли из Сибири. Основной ударной силой, если можно так выразиться, были два артиллерийских полка: 651-ый истребительно-противотанковый артиллерийский полк (651 ИПТАП ) и 338-й зенитно-артиллерийский полк (338 ЗАП). Кроме этой ударной силы, было много вспомогательных частей и подразделений, таких как автомобильный батальон, сапёрный батальон, батальон химзащиты, топоотряд (это по моей гражданской специальности).

 

Я, пожалуй, не смогу перечислить все подразделения, которые были в этой дивизии. Чтобы убедиться в том, что это была ударная сила, достаточно взглянуть на артиллерийский и автомобильный парки. Автомобильный парк насчитывал около полутора тысяч автомобилей разных марок. Артиллерийский парк состоял из 50-ти орудий, в том числе: 76 мм противотанковых орудий – 20 и 85 мм зенитных орудий – 30. Надо заметить, что зенитные орудия с успехом применялись в борьбе с танками.

 

Когда я первый раз увидел этот громадный парк машин и орудий, у меня сердце затрепетало от гордости за эту мощь.

 

Взвод управления, где я был радистом, подчинялся начальнику штаба полка, а непосредственным нашим начальником был командир взвода лейтенант Приходько. Взвод управления состоял из трёх отделений: отделения телефонистов – 16 человек, радиоотделения – 9 человек и отделения разведки – 20 человек. Каждое отделение имело свою собственную автомашину для перевозки имущества и людей. Радиоотделению для перевозки нашей радиостанции, вместо лошадей, выделили автомобиль ГАЗ-АА, так называемую полуторку.

 

Чтобы разместить её в кузове, пришлось убрать теперь уже лишние колёса, рессоры, дышло и другие приспособления. В нашем отделении появился ещё один человек – шофер. Между отделениями нашего взвода тесных контактов не было. Мы встречались только на построениях, в столовой, на политзанятиях. Занятия по специальной подготовке проводились отдельно.

 

Будни армейской жизни проходили в напряжённых, я бы сказал, в изнурительных тренировках выполнения одних и тех же приёмов и команд. То короткими перебежками, то по-пластунски: с нашими радиостанциями за плечами мы исползали на животе все бугры, низины и перелески вокруг военного городка.

 

Два-три раза в неделю проводились совместные тренировки всех связистов с артиллеристами. Мы вместе с телефонистами дублировали команды с наблюдательного пункта на огневую позицию. Если мы работали только языком, то орудийным расчётам приходилось трудиться до тройного пота. То поступала команда – «Отбой, расчёт в укрытие», – тогда солдаты, приводили свои орудия в походное положение и прятались. То поступала команда – «К бою, танки слева или справа» – орудийные расчёты приводили свои орудия в боевое положение, изготавливались для стрельбы. На выполнение команд по нормам отводилось очень мало времени в минутах и секундах, поэтому тренировки продолжались до выработки у каждого солдата автоматизма в действиях.

 

Кроме вот такой специальной подготовки, проводились занятия по стрельбе из карабинов. Стрелял я всегда только на «отлично». А вот на занятиях по химической защите нам доставалось много мучений. Перед нами поставили задачу - довести пребывание в противогазах до 8-ми часов, поэтому один раз в неделю мы надевали противогазы почти на всех занятиях, кроме политинформации и политзанятий. Все начальники знали, что с надетыми противогазами фактически занятия по другим специальностям будут сорваны. Но, видимо, защита солдата брала верх. Вот так, по 10 часов в день продолжалась учёба, приближённая к боевой действительности.

 

Кормили нас слабо, если не сказать, плохо. Я и сейчас не могу смотреть на пшённую кашу. От одного её вида у меня начинается изжога, вот какой запас этого продукта отложился у меня в организме.

 

Но, что хорошо, то хорошо. Мне запомнилась на всю жизнь торжественная вечерняя проверка. На площадке, где выстраивалась наша дивизия, была произведена разметка на квадраты для подразделений. Один раз в неделю за 2 часа до отбоя на этой площадке в своих квадратах выстраивались все подразделения. Перед строем наш комвзвода по списку громко называл фамилию каждого красноармейца. Присутствующие отвечали – «я». Если были отсутствующие, то тщательно разбирались в причинах. Командир взвода, подав команду «смирно!», чётким шагом подходил к командиру полка и докладывал, что отсутствующих нет, или, отсутствует столько-то человек, перечислял, где они находятся, и вручал служебную записку.

 

Таким образом, доклады доходят до командира дивизии. Перед прибытием командира дивизии , в центре выстроившихся подразделений , чётким шагом подходит и останавливается духовой оркестр. Видимо, по какому-то сигналу, выходит от штаба командир дивизии. Оркестр играет встречный марш. На определённом месте комдив останавливается, оркестр прекращает игру. Один из заместителей подходит и докладывает комдиву, что личный состав дивизии для торжественной вечерней проверки построен. Теперь командиры частей и отдельных подразделений по установленной очерёдности подходят и докладывают о проведенной вечерней проверке. Всё это кажется обыденным делом - чёткий подход, чёткий доклад, чёткое возвращение к своему подразделению, но когда смотришь на этот чеканный шаг командиров, их форму одежды, то захватывает дух. Не зря говорили иговорят, что девчонки с ума сходили, когда видели командира Красной Армии.

 

Мне очень нравилась военная форма. Правда, я в детстве мечтал о морской форме, мысленно примерял её, но сейчас моё желание изменилось. Мне нравились начищенные до блеска голенища сапог, а у моряков сапог не было. Мне нравилась гимнастёрка тёмно-зелёного цвета, нашивки на рукаве, отложной воротник и петлицы с отличительными знаками воинского звания командира. А галифе - как они украшали фигуру военного человека! Правда, мне не нравились большие закругления, они напоминали уши старого слона, болтающиеся во время движения. Вот генералитет был скромнее, у них галифе были маленькие, как бутылочки.

 

Заканчивалась вечерняя проверка торжественным прохождением под музыку. Все командиры частей становились рядом с комдивом, а подразделения строевым шагом проходили мимо их, чеканя шаг. Подразделения возвращались в свои казармы с песнями. Мне запомнились слова одного куплета песни, которую пел наш взвод управления:
Белоруссия родная,
Украина золотая,
Ваше счастье молодое,
Мы стальными штыками оградим.

 

В субботу 21 июня 1941 года после ужина мы посмотрели фильм. Какой – не помню. Кто хотел, мог ложиться спать, но большинство красноармейцев группами по три-пять человек ходили около казармы, весело смеялись - ведь всегда в компаниях находились любители анекдотов. Из некоторых мест раздавались украинские песни. Мне они очень нравились, и я присел рядом с этими ребятами. Звучали «Распрягайте, хлопцы, кони», «Ой! хмелю, мой хмелю» и другие задушевные песни. За песней время летит незаметно, мы засиделись далеко за полночь.

 

Когда я пришёл в казарму, то и там многие не спали – кто-то кашлянет, кто-то пукнет, и все это вызывало смех. Молодёжь - с вечера не уложишь, а утром не проймёшь. Я разделся и лёг под одеяло, сон быстро сморил.

 

Может быть час, может и меньше удалось поспать, как вдруг по всему городку начали раздаваться ружейные выстрелы, территория городка была освещена. На высоте 50-100 метров светились, какие-то фонари. Оказалось, это немецкие самолёты с большой высоты сбрасывали осветительные снаряды. Корпус снаряда разрывался, в воздухе оставалась осветительная ракета на парашютике. Было отлично видно, как ракета, покачиваясь из стороны в сторону, медленно приближалась к земле. В воздухе над военным городком висело так много ракет, что их было трудно подсчитать. Территория городка была освещена до такой степени, что свободно можно было читать письмо или газету, правда, в это время было не до чтения газет.

 

Часовые, охранявшие склады, и патрули по периметру городка дружно открыли огонь по осветительным снарядам. Некоторые ракеты затухали высоко над землёй, некоторые, оторвавшись от парашютов, падали на землю и ещё долго светились. Может быть, эти ракеты были сбиты нашими часовыми - ни отрицать, ни подтверждать этого я не могу.

 

Горнист, перемещаясь от одной казармы к другой, подавал сигналы боевой тревоги. Мы знали свои обязанности - по сигналу тревоги забрать свои личные вещи, оружие, противогаз и быть в готовности выполнять поставленную непосредственным командиром задачу. Через 10-15 минут в казарму прибежали командиры. Наш командир взвода – лейтенант Приходько проверил нашу готовность и приказал - бегом к машине.

 

К своим орудиям и машинам прибежали орудийные расчёты и водители автомобилей. Все командиры были вызваны к комдиву для получения задачи. Вернувшись, лейтенант Приходько подтвердил, что началась война. Он сообщил, что немцы большими силами вероломно нарушили государственную границу СССР и вторглись на нашу территорию.

 

Поступила команда – орудия, автомобили и другую технику выкатить на руках в ближайший лес и замаскировать. Оказалось, что автомобили стояли с сухими баками, без бензина. Мы, свою «гаргару», не могли тронуть с места своими силами, поэтому ждали помощи. Часа через три, когда разведчики и телефонисты нашего взвода отбуксировали свои машины в лес, тогда они пришли нам на помощь. С наступлением рассвета мы видели, как немецкие самолёты начали бомбить железнодорожную станцию, нефтебазу и ещё какие-то объекты.

 

Густой чёрный дым поднимался высоко в небо, солнце потускнело, стало тяжело дышать. Немцы нас не бомбили. Наверняка, они были хорошо осведомлены нашей беспомощностью, да и у них, видимо, на этот час хватало более важной работы - они целый день бомбили город Новоград-Волынский.

 

Около обеда нас вызвали на склад ОВС и заменили наше, ещё хорошее обмундирование на совершенно новое. Питание наше в корне изменилось, порции никто не ограничивал, сколько хочешь, столько и кушай. Видимо, нужно было излишки продовольствия и одежды израсходовать до определённой нормы.

 

В последующие дни немецкие самолёты над нами не появлялись, город больше не бомбили, однако, не только мы со своей радиостанцией, но и артиллеристы прятались по кустам, бездействовали. Все мы несколько дней оставались в таком неопределённом положении. Невольно вспоминались патриотические песни довоенных лет, что громить врага будем на его территории, а что же получается на самом деле? Где же те стальные штыки, которыми мы, уходя с вечерней проверки, обещали защитить золотую Украину? Уже стали появляться слухи, что немцы нас обошли, мы находимся у них в тылу.

 

Cлухи эти распространяли жители, которые рядом с нами, на полях, заготавливали сено. Нетрудно догадаться, что среди косарей могли быть и немецкие осведомители, у которых была задача сеять панику у солдат.

 

В конце концов, стали приходить автомобильные цистерны с бензином. Заправку автомобилей производили в ночное время. Водители прибывших автозаправщиков опровергали слухи о том, что немцы ушли далеко на восток. По их словам, в ближайшем тылу разворачиваются и формируются крупные части и соединения нашей армии. Такие сведения радовали нас. Нас не покидала уверенность, что в ближайшее время наши войска смогут собраться в единый кулак и нанесут смертельный удар по немцам.

 

28 июня, спустя 6 дней после начала войны, наш 651 ИПТАП занял боевые порядки западнее моста через реку Случь, которая протекала по окраине города Новоград-Волынский. Река неширокая и неглубокая, но берега крутые. Особенно левый берег, на котором сохранились ещё когда-то сделанные бетонированные доты. Здесь проходила старая государственная граница.

 

Теперь эти укрепления бездействовали, вооружение было демонтировано. Из нескольких дотов, расположенных по берегу на удалении 50-70 метров друг от друга, я заходил в два из них, по обе стороны от моста. Тогда они мне показались надёжным укрытием, со стороны противника они были незаметны. А узкая смотровая щель – «амбразура» давала возможность просматривать ближайшие подступы к мосту с обзором 60-70 градусов. Когда-то у этих амбразур стояли красноармейцы с пулемётами.

 

Через Новоград-Волынский из Ровно проходила важная дорога на Житомир. Это, по существу, открытые двери на Киев. Поэтому она считалась одним из основных танкоопасных направлений, а значит здесь место противотанковым орудиям нашего полка. На военном языке это означает – оседлать дорогу. Двадцать противотанковых орудий были установлены на самых уязвимых для танков участках по обе стороны дороги. Среди артиллеристов была полная уверенность, что здесь танки не пройдут, они будут уничтожены.

 

Мы с переносными радиостанциями расположились недалеко от орудий, почти рядом с мостом, а машина осталась на противоположном берегу в штабе полка. Мне запомнилось, как мы добирались к месту назначения в машине, за рулём которой сидел наш новый водитель. Он не имел практики вождения автомобиля, так как работал в колхозе помощником комбайнёра. Когда его призывали в армию, он сказал, что умеет водить машину, но фактически за рулём автомашины не сидел. Прежде всего, он не мог плавно тронуть машину с места, машина у него как в судороге содрогалась 5-6 раз на месте и только потом двигалась. И ещё, он забывал отпустить ручной тормоз, прежде чем тронуться с места, но не забывал нажимать на полный газ.

 

Двигатель надрывался сверх своей силы, а машина еле двигалась. Кто-нибудь из нас выпрыгивал из машины и, увидев, как вылетают искры из тормозных колодок, стучали по дверке кабины и кричали, стой! Надо было видеть шофёра, когда он вываливался на землю. Лицо было красным, мокрым от пота, а он, собирая всех Богов, ругался матом и бил себя кулаком по голове. Когда он научился нормально водить машину, мы напоминали ему прошлые грехи, но он не обижался, а даже с какой-то гордостью утверждал, что теперь он будет лучшим парнем в деревне. Ведь шофер в колхозе это царь, бог и воинский начальник.

 

В первых числах июля в расположение наших батарей стали появляться, вместо вражеских танков, разрозненные группы красноармейцев. Они были без винтовок, без противогазов, без шинелей. У меня невольно вырывался вопрос к некоторым из них - как же ты отчитаешься за винтовку, ведь тебя отдадут под трибунал? В моё сознание все эти девять месяцев службы вдалбливался не только страх, но и строжайшая ответственность за утерю военного имущества и, в первую очередь, вверенного оружия.

 

В ответ на это отступавшие рассказывали страшные картины боёв, в которые попала их часть. У всех у них было настолько паническое настроение, что не верить им нельзя было, но и верить не хотелось. В сознании где-то теплилась надежда, что такое не повторится, ведь вот какая сила стоит на пути фашистов - я имел в виду наши орудия.

 

Отступавшим не дали долго останавливаться около нас, один из командиров стал быстро строить их и отправлять в город. Ближе к вечеру, это было 2 или 3 июля, в нашу сторону то двигалась, то останавливалась машина, похожая на танк. На батарее раздалась команда «к бою!». Танкист, видимо, почувствовал опасность, вылез из машины и направился к орудиям. Это оказался наш красноармеец, механик- водитель. Правда, я не решаюсь назвать эту машину танком, потому что брони на этой машине не было, а простая железная коробка, вооружённая крупнокалиберным пулемётом.

 

Танкист рассказал, что немецкие танки расстреляли наши танкетки. Ему одному удалось чудом вывести машину из-под огня. Мы ходили смотреть на «это грозное оружие». Я вспомнил как нас призывников в первые дни службы в армии в Сталинске знакомили с подобными танками. Вопросов возникало много – почему? почему? почему?, но ответов нам никто не давал.

 

Как я сейчас вспоминаю, наши командиры не владели информацией и нам ответов не давали, бесед с нами не проводили. Это вызывало нервозность, а порой даже неуверенность в наших действиях или, вернее, бездействиях.

 

5 или 6 июля три батареи нашего полка были в срочном порядке переброшены под Шепетовку. Здесь ожидалось наступление немецких танков со Львовского направления. Фактически в Львов немецкие войска вошли в первые часы необъявленной войны. Батареи заняли огневые позиции у городов Изяслав и Белогорье, на правом берегу реки Горынь, а третья батарея на правом берегу реки Случь перед городом Староконстантинов.

 

Реки являлись естественным препятствием для танков. Видимо, немецкая разведка хорошо была осведомлена о появлении большого количества артиллерии на пути их предстоящего наступления. Через несколько дней затишья танки в обход нашей артиллерии с юга прорвались в направлении на город Хмельницкий. Вот так, весь июль и до половины августа, наши батареи «охотились» за немецкими танками, но каких-то крупных сражений не происходило.

 

Август месяц круто повернул судьбу нашего полка. Хотя за прошедшие почти два месяца войны нам надоело постоянное передвижение с одного места на другое, радовало то, что у нас не было большой крови, больших потерь. И мы как-то начали привыкать к своему положению.

 

Около 20 августа наш полк получил приказ занять оборону на подступах к городу Коростень и не допустить прорыва танков в города Житомир и Киев. Многое я не могу рассказать, но какие-то детали сохранились у меня в памяти, ведь будучи радистом, я часто общался с командирами и другими работниками штаба.

 

Батареи выдвигались на позиции к городу Коростень с интервалом в один час. Первая прибывшая батарея, с целью прикрытия остальных батарей, занимала огневые позиции на вероятном танкоопасном направлении. Последняя пятая батарея вышла на свои позиции около одиннадцати часов. Сам Коростень протянулся на несколько километров вдоль реки Уж (хитрое название).

 

Деревянные дома утопали в садах с обилием фруктов. Через город проходили важнейшие дороги на Новоград-Волынский, на Житомир и на Киев. Две наши батареи заняли огневые позиции на подступах к городу, прикрыв дорогу Новоград-Волынский - Коростень, одна батарея расположилась по обе стороны дороги Сарны – Коростень, и две батареи на танкоопасном направлении на дороге Овруч – Коростень.

 

Со стороны Овруча появилось несколько мотоциклистов. Наши орудия не открывали по ним огонь, ожидали – что же они будут делать. Но мотоциклисты сами обнаружили наши орудия и стали беспорядочно разворачиваться на узкой дороге. Получилось замешательство, вот тут одно или два наших орудия выстрелами уничтожили немцев. Мотоциклы остались лежать на дороге. Хорошо помню, как одно колесо у опрокинутого мотоцикла ещё долго, по инерции, вращалось. Кто-то из артиллеристов изъявил желание пойти к мотоциклам, но ему помешали появившиеся танки. На все батареи была подана команда «к бою!».

 

Примерно в одном километре от нашей батареи немецкие танки замедлили ход, даже подумалось, не собираются ли они повернуть назад, но я ошибся. Оказалось, они ожидали подхода опаздывавших танков со стороны Сарны. Минут через 10 со стороны Сарны тоже стали появляться танки. Вот с этих двух направлений танки, непрерывно стреляя, начали медленно, как ощупью, приближаться к нашим орудиям. Примерно по 6 танков с каждого направления шли на наши орудия.

 

У артиллеристов выработано правило открывать огонь с самого близкого расстояния, чтобы поражать танк с первого выстрела. Я сейчас с восхищением вспоминаю работу наших орудийных расчётов, ведь ни один красноармеец не ползал около орудия, несмотря на шквальный огонь из танков. Только наводчики, прильнув к панорамам-прицелам, стояли пригнувшись, а остальные номера работали в полный рост, что неизбежно привело к первым убитым и раненым среди наших товарищей.

 

Танки, опасаясь минных заграждений, не развернулись в боевой порядок, а шли колоннами, порой мешая друг другу вести огонь. Этим воспользовались наши орудия. Подбив первые и последние танки, артиллеристы лишили противника манёвра и так предрешили исход боя. Двум танкам из одиннадцати удалось задним ходом скрыться, а девять танков остались на месте, шесть из них горели, три с подбитыми гусеницами не могли двигаться. Нескольким танкистам всё же удалось убежать, а остальные были уничтожены из орудий осколочными снарядами. Из 12 наших орудий, принимавших участие в этом бою с танками, были повреждены три, погибли четыре наших красноармейцев и пять были ранены, из них двое легко. Это первое боевое крещение наших артиллеристов могло обойтись с меньшими потерями, ведь многие орудийные номера вели себя как на тренировочных занятиях до войны.

 

Позднее я сам убедился, как в самый критический момент наступает такое душевное состояние, что страх отступает. Видимо, тот кусочек мозга, который отвечает за опасность, в это время отключается. Я уверен, что в этот момент и рождаются герои. А вот в этом бою мы с напарником натерпелись страху, как говорится, выше ушей, ведь для меня такое сражение наших орудий с танками, даже в фантазии никогда не появлялось. В душе я не мог себя представить в роли одного из орудийных номеров, орудовавших без страха у пушки во время этой дуэли.

 

Оказывается, почти каждый бой, каким бы он ни был успешным для победителя, не исключает и в его рядах потерь и скорби по погибшим. Так скорбил наш полк, отдавая последние почести по погибшим нашим товарищам.