Воспоминания Думкиной (Ящук) Любови Прокофьевны.

Я родилась 13 апреля 1926 года в пригороде Лубчица города Новоград-Волынский Житомирской области. Родители мои были простыми рабочими. Отец был ранен во время польской кампании 1920 года, и умер вскоре после моего рождения. В семье воспитывалось три брата: старший Василий, средний Иван и младший Николай. В 1932-1933-х был голод, спасло то, что мама работала на спиртзаводе, приносила и деньги, и какую-то помощь на детей.

Старший брат Василий также помогал семье, он выучился в институте и работал инженером, строил военные аэродромы около города. До войны я окончила восемь классов. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Мы в субботу были в школе и сдали последний экзамен, с радостью начали советоваться, куда кто пойдет поступать после школы. И вдруг рано утром на следующий день видим, как на аэродроме, расположенном неподалеку от города, взвилось огромное пламя, стали слышаться разрывы бомб. Это наш аэродром бомбили немецкие самолеты. Тут мы поняли, что началась война.

Пошла сплошная мобилизация, подростков, которые приближались к призывному возрасту, решили эвакуировать за Днепр. Но немцы вначале июля прорвались к городу, быстро обошли его, и вернули всю молодежь. Сильные бои шли. Спалили весь пригород Лубчицу, 90 хат. Я с мамой сидела в погребе, с нами была соседка и двое детей, а также моя подруга и ее мама. При взрыве всех наших матерей побило, а мы, дети, остались живы, потому что нас своими телами мамы прикрыли. Соседи откопали погреб, потому что досками всех завалило. Мы плачем, зовем: «Мама! Мама!» Взрослые тянут нас в сторону, а мы без памяти кричим.

Новоград-Волынский оккупировали в начале июля 1941-го. Мы же с братьями Иваном и Николаем перебрались в Тесновку, где жила тетя Аня. Выбрали сельского голову, простого мужика Петра Талько. Вел он себя нормально и хорошо. Полицаев первое время не было, только время от времени наезжали из города немцы, но все они двигались в сторону фронта. Летом 1942 года нас угнали в Германию. Прибывшие откуда-то из соседнего села два полицая организовали облаву на молодежь. Приехала машина, нас окружили, запихнули всех в кузов, привезли в какое-то здание в городе Новоград-Волынском и там закрыли. Не выпускали никуда, потому что при первой же возможности молодежь сбегала.

На станции посадили на поезд, отвезли во Львов, там выгрузили из состава, отвели в баню, ведь вшей было полно, ни мыла не было, ничего. Когда помыли и подстригли, снова погнали в поезд. Оттуда уже нас направили в Дахау. Везли в телятниках, правда, вагоны были чистыми. Дали на дорогу колбасы и хлеба. В Дахау отправили прямиком в концлагерь, счастье, что тут приехало какое-то начальство и возмутилось: «Кого же вы привезли, это же дети! Уберите их из концлагеря!» Нас вывезли в другой город.

Это был город Шлибен, где я находилась до конца войны. Посадили в лагерь, то был какой-то нанятый барак, молодежи в нем сидело шестьдесят человек. Все пацанки, худые и замызганные, есть нечего, помыться негде. Хорошо хоть, что дали кухарку, чтобы нам варила. Вот кормили нас неплохо, только чай давали без сахара, а хлеб был черный-черный, зато без примесей, чистый. Работали чернорабочими на заводе по изготовлению противотанковых пушек.

Трудились по принципу: «принеси-подай». В основном на носилках таскали всякие грузы. Тяжело приходилось, носилки так нагружали, что мы, девочки, аж шатались и ноги подкашивались. Конвоиры же только кричат: «Шнелль! Шнелль!» то есть «Быстрее!» Если промедлишь, то и плеткой по плечу можешь схлопотать. В 1943-м кормежка резко ухудшилась, стали голодать, и старые немки, работавшие вместе с нами, подсовывали под ящики продукты, и потом жестами показывали, что можно покушать. Рассказывали, что у многих сыновья на фронте погибли. Ближе к концу войны немки так говорили: «Этот все Гитлер затеял, сволочь такая, нацист!»

Если с женщинами мы еще говорили, то с немецкими рабочими не разрешали общаться. В 1944-м несколько раз попадали под бомбежку, потому что военнопленные рядом с нами в бараках жили. Мы связь с ними имели, общались через проволочную перегородку. И на работе с военнопленными общались, хотя это конвоирами не поощрялось, приходилось умело выбирать время. Совещались о том, как вести себя во время бомбежки, у меня даже появился среди пленных друг Федя. Однажды в конце 1944-го он сказал: «Девчата, будет бомбежка города в двенадцать часов ночи, смотрите, как раздастся звуковой сигнал, сразу же уходите в лес, если получится».

Откуда он узнал, до сих пор интересно, но ночью наш завод разбомбили, а две немки помогли военнопленным сбежать. Влюбились в наших ребят. Нас, оставшихся, стали усиленно охранять. Часовые стояли на вышках. А когда пошли частые бомбежки, в том числе и днем, мы довольными выглядывали в небо, а немцы-охранники прятались по домам. Радостно становилось на душе, несмотря на падающие с неба бомбы.

Освободили нас весной 1945-го. Появилась разведка на танках, и охранники мгновенно разбежались. Нас вызывали по отдельности в особый отдел и спрашивали, кто выдал во время облавы. Как кто: два полицая. Из 60 угнанных не все дожили до Победы, кое-кто погиб, потому что сами немцам на глаза навернулись, и те их застрелили. Какое-то время еще находились в Шлибене, затем собрали нас и в Брест-Литовск отправили, где проходили медицинскую комиссию. Проверяли, не везем ли домой венерических болезней, ведь были такие девки, что продавались немцам за паек. Тесновские все выжили, врагу не продались и благополучно вернулись домой летом 1945 года.

Когда мы были в Дахау, нас вши заели. Там ничего не делали, а в Шлибене нас водили в ванну. Правда, волосы обрезали, но короткий ежик оставили, вот военнопленные – те ходили наголо бритыми. Охранники были и жесткие, были и нормальные. Молодой парень нас водил на работу, любил повторять на ломаном русском: «Вам скоро капут будет! Поубивают всех». А мы про себя думаем: «Наверное, это вас всех поубивают!» А вот наших военнопленных, перешедших на сторону врага, я ни одного не видела.

Старший брат Василий попал под оккупацию, хотел перейти через фронт, но его вернули и заставили работать на немцев. На глаза он был слабоват, поэтому трудился инженером после освобождения. Средний брат Иван попал под облаву вместе со мной, но в школе немного изучал немецкий, там сразу же забирали тех, кто мог хоть чуть-чуть говорить по-немецки. Повезло ему, попал к хорошему немцу Йохану, который и брата стал Йоханом звать. После войны Ваня меня еще в Германии отыскал. Выслал платье, и ткань на платье. Оттуда домой уехал. Младший брат Николай за что-то попал в СМЕРШ, на пять лет его наши посадили. Что-то нашли в биографии.

В Тесновке стали жить, в 1946-1947-х годах начался голод, есть нечего. У тети Ани немцы коровы съели, а ведь она нас спасала до облавы. В итоге перебрались в Новоград-Волынский. Здесь вышла замуж, и в конце 1950-х годов мы с мужем переехали в крымское село Молочное.