ВОСПОМИНАНИЕ О ПАСТОРСКОМ ДОМЕ В НОВОГРАДЕ-ВОЛЫНСКОМ БЕНИТЫ КНИСС.

Материал прислан Л. Коганом.

НАШИ ДРУЗЬЯ НА "ЧУЖБИНЕ."

Как уже писал мой отец, немцы были хорошо приняты в чужом окружении. Их старательность и находчивость были признаны. Было даже такое русское выражение: "Смотри, вон хитрый немец. Он придумал чудище!" Хорошей основой у нас для добрых отношений служило то, что одной из моих крёстных мам была фрау Гижицка, которая была женой русского коменданта, сама, правда, по происхождению немка, урождённая фон Ёрн. Я также вспоминаю о посещениях мадам Мезенцевой, жены придворного маршала. Затем о ежедневном общении с русскими. Семья Мезенцевых останавливалась на несколько дней у нас где-то в 1921 или 1922 году, а когда поляки отступали, они бежали вместе с ними. Их замок на Случе был занят военными поляками и из-за их неосторожности сгорел. Мезенцев очень скоро вернулся назад, но уже в гробу: он умер от тифа и был похоронен в семейном склепе недалеко от замка. Во всяком случае моя мать присутствовала на его похоронах.

Другими людьми, с которыми больше всего поддерживала отношения моя мать, хорошо говорившая по-русски, была семья владельца мельницы Селиванова. О фрау Селивановой, правда, этого не скажешь, она не (С.56) очень-то любила немцев. Но ее сын, тем не менее, их очень любил. Он изучал химию, женился на немке, урождённой Калхерт, которая, к сожалению, умерла при рождении первого ребёнка; ребёнок умер тоже. Позже он женился на Эрне, сестре жены, и стал лютеранином. Это была наша тётя Эрна, крёстная Рольфа и Вернера. Потом Евгений Иванович, правда под фамилией Зельке, т. е. господин Селиванов, должен был в начале 20- х годов бежать, так как восставшие избрали его комендантом города. Он бежал в Лодзь. Его жена работала врачом в Петербурге. Она должна была для проформы развестись с мужем, чтобы приехать к нам в Новоград-Волынский. От нас она, переодевшись крестьянкой, ушла с потоком беженцев через границу в Польшу, в Лодзь.

В нашем доме в верхней комнате, выходившей на улицу, жила одно время семья по фамилии Козлюк, они были украинцами. Отец, Антон Феофилович, был назначен управляющим законсервированного спиртзавода, названного нами "монополией". Пока он там ремонтировал квартиру, они жили у нас. Он был очень умелым человеком, так сказать инженером без образования. Вспоминаю табакорезку, которая так же как и соломорезка привинчивалась к столу и была сделана им из отходов. Так как у нас яблоки и табак хранились в одном помещении, то я по одному аромату сразу же вспоминаю о другом и о Новограде. Дети без особого рвения занимались переработкой листьев табака - складыванием листьев слоями для пропаривания, нанизыванием их для прослушивания, а затем складыванием сухих листьев для прессования и нарезки. Всё это господин Козлюк очень упростил. Его жена, я думаю её звали Елена, была довольно простой украинкой, которая говорила только лишь на смешанном русско-украинском языке, но была очень хорошей хозяйкой.

Её дочь Людмила, называемая Милой, была моего возраста и была очень способной девочкой. Мы много играли вместе, так что она стала в итоге бегло говорить по-немецки и хорошо всё понимала, а мы так само по-русски, но не по-украински. Мила много читала, так что и я скоро пристрастилась к чтению, и когда все немецкие книги были перечитаны, она придала мне решительности взяться за чтение русских книг, так я познакомилась со сказками Гауфа сначала на русском языке, так же как и с "Собакой Баскервилей" и другими произведениями. Мила была очень талантливой сочинительницей сказок. Я предлагала ей действующих лиц, и она сочиняла, например, жили-были два принца, одного, доброго звали "Левкой", второго злого звали "Василёк", имена эти были от русских названий цветов мужского рода.

Вскоре Мила подружилась с Ирой Будберг. Обе очень хорошо плавали. Однажды прошёл слух, что Ира якобы баронесса, что она возмущённо отрицала. Но это всё же было правдой, так как о её отце все стали говорить как о бароне Будберге. В те времена это не было благоприятным обстоятельством.(с.57) Ира стала взрослой, белокурой и красивой. Когда в 1924 году к нам прибыли дети Раймера, эта дружба прекратилась.

Другая подруга была родственницей доктора Проценко, нашего соседа, Кира Сольская. Она была немного старте, вышла замуж в 16 лет за 32-летнего мужчину, который казался мне древним, и уехала в Полтаву. Я была приглашена на её четырнадцатилетие. Тогда она мечтала: вот ей 14 лет, в 15 она уже не будет школьницей, а с 16-и она будет фройляйн. Она стала очень красивой. Наши соседи, доктор Проценко с семьей, не имели детей. Но так как Кира со своими родителями жила у них, мы имели доступ в их сад, нам было позволено там играть и даже лакомиться ягодами. Время от времени у Проценков жили две их племянницы Зина и Нина, а также два племянника, у которых не было родителей. Злые языки утверждали, что Проценки очень их эксплуатировали. Во всяком случае, Зина, очень красивая девушка, была однажды найдена на скамье без сознания. Она, как ассистент врача знала, какие медикаменты имеют смертельное действие. Кира взяла меня с собой и показала мне умершую. Она лежала на возвышении в горнице в наряде невесты. Так было принято для девушек.

Чаще с нами играли брат и сестра Рублевски - Коля и Нина. Но не слишком часто, так как они жили в другом конце города. Они, очевидно, были из знатных кругов, что после 1917 года особого значения не имело, кроме того, что они были образованными людьми с хорошим воспитанием. Молодая супружеская пара, он - русский, она - немка, нашли вначале комнату у одного вдовца, у которого была дочь, приблизительно наша ровесница. Его жена умерла при родах. Домик и сад содержались вдовцом в образцовом порядке. Нам разрешено было есть спелые плоды и кататься на качелях, это было очень притягательное место. Ему нравилось, когда мы играли с Зиной, так как мы считались хорошо воспитанными. Когда Штанчеки выселились, эти связи прервались.

Какое-то время у нас жила племянница одного русского сельского попа, её звали Туся, она была чуть старше нас. Тётка ждала ребёнка, и это стало причиной того, что Туся была у нас, кроме того, она должна была учить немецкий. Она провела у нас только одно лето. Церковная похоронная процессия всегда проходила по нашей улице. Для нас это было всякий раз представлением, которое мы смотрели, стоя за забором. Впереди несли всегда крест, затем хоругви, думаю их всегда было пять, выстраивались они в такой форме, как размещены пять точек на кубике. Следом двигался катафалк, весь в голубом и серебряном, за ним поп и близкие усопшего. На каждом углу улицы останавливались и читали молитвы. Возле нас был как раз угол улицы, отсюда процессия должна была разделиться надвое, потому что в этом месте была большая лужа, (c.58) названная нами "блоттэ", от русского слова "болото". Лошади перетаскивали через неё катафалк, а люди должны были прижиматься к боковым сторонам улицы. Тротуаров на нашей улице не было, мостовой тоже. Католический катафалк был очень красивый, а лютеранский был просто чёрный. После Первой мировой войны они исчезли. Все немцы были лютеранами, украинцы и русские – православными, поляки – католиками. Так что мы понятие одного применяли и к другим.