Леонид Коган.
На кладбище «Кирьят-Шауль» северной окраины Тель-Авива стоит скромный памятник с надписью на иврите: «Писатель Шмуль-Цви
Зецер, сын р. Шмуля; родился в Звягеле, Волынь, кислев 5637 г.,[1] умер 16 тишрей 5723 г.»[2]
Родители Зецера дали ему имя Герш (на иврите – Цви), что в переводе означает «олень». После смерти отца он решил увековечить память о нём не совсем обычным способом: «присоединил» имя отца к своему имени. Так образовалось двойное имя Шмуль-Цви. К сожалению, дата рождения писателя ни на памятнике, ни в энциклопедиях не указана точно. Лишь в книге регистрации актов рождения раввината г. Новоградволынска за 1876 г. можно найти запись о том, что в этом городе 26 числа месяца хешван 5637 г. по еврейскому летоисчислению (1 ноября 1876 г. по юлианскому календарю) у корецкого мещанина Шмуля Зецера и его жены Хаи Йосевой родился сын Герш.[3] Мальчик получил традиционное еврейское воспитание. Его отец был набожным хасидом и приверженцем цадика р. Дувидла из местечка Тального. Не жалея денег для сына, он нанимал для него лучших в городе меламедов. Вначале Герш учился в хедере у ребе Мейшелэ, а затем совершенствовал свои познания в Талмуде в «Тальнер клайзл», молитвенном доме отца. К 15 годам он уже обрёл известность среди хасидов как «волынский даровитый». К тому времени в городе широко распространялись идеи Ґаскалы (еврейского просвещения), и Герш стал читать светскую литературу. Отец относился спокойно к этому увлечению, поскольку был уверен, что «сатана не одолеет его сына».[4] И действительно, Зецер пронёс через всю свою жизнь любовь к еврейской религиозной литературе, став исследователем Галахи,[5] хасидизма и Каббалы.
В 1890-х гг. Зецер знакомится с будущим писателем М.З. Фейербергом. Вот что он вспоминает об этом периоде: «Я познакомился с ним примерно через год или немного более после его помолвки ... Поскольку я считался в нашем городе, справедливо или несправедливо, эрудированным учеником, на меня «положили глаз» несколько парней, учившихся в молитвенном доме чернобыльских хасидов. Но их проповеди оставались тщетными. Моё отношение к ним не отличалось большим почтением. Наоборот, в нём было немного презрения. На мой взгляд, они были бездельниками. И лишь Фейербергу удалось достичь цели, благодаря тактике, которой он придерживался. Прошло немного времени, и под его влиянием я начал учить ТаНаХ[6] и читать ивритскую литературу. Вскоре между нами возникла взаимная симпатия? и завязались крепкие дружеские отношения, несмотря на то, а может быть благодаря тому, что у нас были совершенно разные характеры ... Мы нередко гуляли по 5-6 часов за городом и бурно спорили, созерцая безграничные поля и леса, полные красоты и очарования. Прекрасными летними ночами мы иногда шли в сад поблизости дома нашего друга Каплана. Там мы завершали наш продолжительный спор, ложились на землю и тотчас засыпали. Лишь перед рассветом мы просыпались и шли домой».[7] В одной компании с ними были также Я.Й. Вол, И. Бибер, А. Ческис и др. В Чернобыльский клойз они приносили и читали тайком произведения Рамбама, Н. Крохмаля, М.Л. Лилиенблюма, П. Смоленскина, Ахад-Ґаама, а также периодические издания на иврите «Ґашахар», «Пардэс», «Луах Ахиасаф». Зецер учил иностранные языки, читал труды Декарта, Спинозы, Канта, произведения Шекспира, Толстого, Достоевского, Писарева. Это расширяло его мировоззрение и одновременно стимулировало дискуссии с друзьями.
Одна из них, под названием «Великий спор о Спинозе», продолжалась целых три месяца. Фейерберг, ощущавший определённое душевное родство с этим философом, относился к нему с большим пиететом. Однако Зецер не мог простить Спинозе его заискивание перед христианством, неприятие учения Рамбама и равнодушие к судьбе своего народа. Вторая продолжительная дискуссия развернулась вокруг одесского публициста Ахад Ґаама, пользовавшегося тогда колоссальной популярностью в разных кругах еврейской интеллигенции. Большинство из компании Фейерберга были ярыми приверженцами «духовного» сионизма Ахад Ґаама, считали себя его учениками и вели с ним длительную переписку. Ахад Ґаам, в свою очередь, называл их не иначе, как «дорогими сыновьями Сиона». Зецер был единственным в компании, кто не восторгался Ахад Ґаамом. «Духовный» сионизм казался ему чересчур бледным, оторванным от реальности. Не увлекали его также эволюционные взгляды Ахад Ґаама на реформы в религии.[8] В споре Ахад Ґаама с М. Нордау он был на стороне последнего, выступавшего за создание еврейского государства. Зецер также поддерживал М.Й. Бердичевского, который призывал расширять духовный мир еврейства путём усвоения западных культурных ценностей.
Вот что пишет о том времени Я.Й. Вол: «В этой компании я встретил молодого утончённого Зецера с шёлковой шевелюрой, широким лбом, мечтательными глазами и иронической улыбкой на устах. На собраниях он вначале не принимая участия в бурных спорах. Сидел и улыбался особой улыбкой, как будто у него, остроумного талмудиста, были более глубокие и твёрдые знания, и ждал подходящей минуты, чтобы раскрыть их остальным. И вот наступает минута. Он волнуется, забывает об окружении, друзьях и обрушивает избыток беспорядочных чувств, не считаясь с общепринятыми нормами и границами, отделяющими литературные дебаты от ссоры. Но вот успокоились сердца, просветлели сердитые лица друзей, в комнате воцарился покой. Зецер вернулся на своё место в углу, и на его устах снова воцарилась улыбка презрения, а в глазах засияло самоудовлетворение ... Он очень любил Фейерберга, но никогда не подчинялся ему и всегда высмеивал тех, кто превращал любовь к другу в культ».[9]
Через много-много лет, вспоминая юность, Зецер не жалел эпитетов: «Какими чудесными и приятными были годы эти, годы блестящих надежд и чарующих грёз, годы безграничной веры в наши силы и ликующей жизнерадостности. Бывает, что внезапно поднимется завеса забвения, и это счастливое далёкое время раскрывается передо мной в сиянии света, которым наполняется вся моя душа ... Всё, что я оттуда принёс с собой, ещё живёт столь отчётливо и свежо в моей памяти. Ведь всё-всё, что я там пережил и воспринял, поселилось в моей душе и живёт до сих пор. Часто мне кажется, что это – единственное живое, которым я обладаю. Иногда словно мираж исчезает вся суета моей нынешней жизни, и тогда я возвращаюсь в благословенный тихий уголок моего детства».[10]
Уже в то время Зецер мечтает заняться литературной деятельностью. После смерти в 1899 г. Фейерберга компания распадается, дороги друзей расходятся. Зецер переезжает в Житомир и преподаёт в местной талмуд-торе.[11] В 1901 г. в краковском литературном еженедельнике на иврите «Ґа-Дор» он опубликовал свою первую статью «Культура еврейская – культура национальная», в которой дискутировал с историком-публицистом доктором Ш. Бернфельдом. Проявив большое остроумие и зрелые мысли, он победил в этом споре. В том же еженедельнике была опубликована его статья «Люди и писатели» о немецких философах М. Штирнере и Ф. Ницше.[12] Эти статьи привлекли к нему внимание. «В них много неожиданного и парадоксального, излишний пафос, уместный для оратора и неуместный для писателя, – писал Я.Й. Вол. – Он хочет покорить вас густым облаком фраз вместо прозрачной логики. Кроме того, заметно чуждое влияние – влияние русской литературы. Однако статьи написаны с юношеским пылом и верой начинающего писателя, всё ещё не нашедшего себя».[13] Вскоре статьи Зецера появляются и в печатных изданиях на идиш. В «Ди юдише библиотек» он публикует, среди прочего, биографию крупнейшего еврейского поэта и философа Средневековья Йегуды Ґалеви (позже напечатана в виде книги), а в «Ди юдише цукунфт» (1905 г.) – статью о выдающемся мыслителе Рамбаме.[14] Постепенно Зецер завоёвывает место в литературе и, по меткому выражению Ш. Бернфельда, «вооружён логикой и ясным чувством истории». Во время печально известных событий в апреле 1905 г. он был одним из организаторов еврейской самообороны в Житомире и, по некоторым сведениям, пытался защитить студента Блинова от разъярённой толпы. После этого поползли слухи, будто Зецер тоже убит, и его мнимую смерть оплакивали близкие.[15] Он принимал также активное участие в сионистском движении, был одним из агитаторов окружного сионистского комитета во время выборов в Первую и Вторую Государственную думу (1906-07 гг.). Когда сионистский блок выдвинул кандидатуру В. Жаботинского, Зецер посетил родной город и призывал голосовать за этого кандидата.[16]
Из Житомира Зецер переезжает в Варшаву и становится сотрудником ежедневной газеты на иврите «Ґа-Цефира» и некоторое время редактирует её литературное приложение. Позже он был назначен главным редактором варшавской ежедневной газеты на идиш «Дэр Телеграф».[17] Кроме этого, публикуется в «Дэр Вэг», «Дос юдише фолк», «Унзэр лебен», «Гайнт» и других периодических изданиях на идиш. Свои статьи и фельетоны он подписывает разными псевдонимами: З.Ш.Ц., Ц. Шмульзон, Ш.Ц Житомирский и др.[18]
В 1912 г. Зецер эмигрирует в США, мечтая иметь собственное литературное издание на иврите и в 1912-13 гг. становится редактором основанного им ежемесячника «Ґа-Тхия».[19] Но вместо поддержки он сталкивается с противодействием, бездельем и пустым чванством со стороны сотрудников. Разочарованный Зецер надолго покидает ивритскую литературу и углубляется в исследование Галахи, Каббалы и хасидизма. Являясь духовным наследником своего друга юности Фейерберга, он осуществляет его литературную мечту – пишет на идиш книгу в 2 томах об основоположнике хасидизма «Баал Шем Тов: его жизнь, учение и деяния». В 1919 г. её печатает в Нью-Йорке издательство «Фейерберг». С декабря 1921 г. до начала 1925 г. Зецер издаёт в Нью-Йорке ежемесячник на идиш «Дос Ворт», куда привлекает молодых литераторов. В нём он публикует большое количество своих статей и заметок о еврейской литературе (на идиш и иврите), об известных писателях, сказания об одном из духовных вождей хасидизма р. Нахмане Брацлавском, перевод с арамейского на идиш отдельных глав из книги «Зогар».[20] Это была первая попытка дать широкому кругу читателей перевод главного произведения еврейской мистики, стремясь при этом сохранить стиль и дух оригинала. Брошюры с его публикациями, называемые в народе «зецерками», имели большую популярность. Некоторое время спустя материал этих брошюр войдёт в состав нескольких книг. Одна из них – «Фигуры» (Нью-Йорк, 1928 г.) – включает очерки о Х.Н. Бялике, Й.Х. Бренере, А. Лесине, Р. Брайнине, М. Розенфельде, М. Нордау, Э. Калере, И. Зангвиле и И.А. Гурвице. Он является автором биографий Йегуды Ґалеви, Хасдаи Крескаса, Авраама ибн Эзры и Фердинанда Лассаля. К числу главных произведений Зецера также принадлежит опубликованный в Нью-Йорке в 1922 г. 6-томник на идиш в «О возникновении христианства». После редактирования журнала «Дос Ворт» Зецер становится постоянным сотрудником нью-йоркского периодического издания на идиш «Морген-журнал», где публикует длинную серию исследований.
В разное время выходят книги переводов Зецера на идиш: «Дон Кихот» Сервантеса (с сокращениями, Варшава, 1911 г.), «Хасидские сказания» Й. Штейнберга (Варшава, 1930 г., с биографическим предисловием Ш.Ц.Зецера), «Избранные произведения» Ахад Ґаама, «Книга Хасмонеев» (1925 г.), «Мидраш Рабба к Пятикнижию: в сответствии с недельными отрывками из Торы» (Нью-Йорк, 1953 г.), сборник рассказов Г. де Мопассана, «Мишна Тора» Рамбама.[21] В 1934 г. в Нью-Йорке был опубликован сборник рассказов М.З. Фейерберга в переводе на идиш Зецера. Сборник открывается воспоминаниями Зецера о своём земляке. В 1940-54 гг. в Нью-Йорке выходит его 6-томное историческое исследование на идиш под общим названием «Важнейшие фигуры и моменты еврейской истории: от Вавилонского изгнания до эпохи Хасмонеев». А в 1942-51 гг. он выпускает 16 брошюр на иврите под названием «Огалим», где публикует очерки о писателях и исследователях, сотрудничает с другими периодическими изданиями на иврите: «Ґа-Торен», «Сефер ѓа-шана ле-йегудей Америка» и «Ґа-Доар». Кроме того, Зецер переводит отдельные главы из «Зоѓара» на иврит.[22] В последние годы он углубляется в исследования Ґалахи и пишет две книги «Всеобщие принципы и правила, касающиеся гражданского вещного и уголовного права» и «Снисхождение согласно Талмуду, мидрашам, Рамбаму и Зоѓару», в которых затрагивает проблемы еврейской религиозной юриспруденции.[23]
Несмотря на большую известность в еврейских литературных кругах, Зецер избегал шумных собраний. Очевидно поэтому он долгое время не получал наград и лишь после Второй мировой войны был удостоен премии Фонда имени Луиса Ламеда. А в 16-томной „Encyclopedia Judaica“ (Иерусалим, 1971 г.) на английском языке его имя упоминается лишь под фотографией членов ивритского пен-клуба в Нью-Йорке в 1940 г., на которой, кстати, снят также его земляк, просветитель и публицист Я.Й. Вол. Доктор А. Мукдони в своей статье о Зецере даёт ему следующую оценку: «Он у нас единственный, кто пишет ради науки, кто не толкается в комитетах и не бежит на конференции и конгрессы. Он сидит себе, изучает и пишет еврейские книги. Странные, не современные, но вечные книги. Он переводит «Зоѓар» на идиш и иврит, пишет о хасидизме, еврейской философии, еврейской юриспруденции и т.д. По своему характеру он многосторонний и очень сложный, но вместе с тем – отшельник как древнееврейские фарисеи. Он не раввин, не профессор какого-нибудь еврейского колледжа, не имеет титулов. Живёт один-одинёшенек в тихой набожной бедности. Живёт в двух духовных мирах: в мире Рамбама, где господствует власть разума, светлая ясность и острая логика, и в мире «Зоѓара», тёмной мистики, где нет власти разума, а господствует лишь видение. И эти два крайне противоречивых мира живут у него в самой большой гармонии. Он писатель, но совсем мало связан с писательским миром. Он не произносит речей ни на похоронах, ни на банкетах. И в то же время пишет и публикует целую полку книг, ибо в течение 50 лет много трудился, изучал и писал. И всё это он делает в огромном Нью-Йорке, всецело погружённом в мирские удовольствия, где все толкаются и торопятся получить эти удовольствия. Он – величайший отшельник. Высшие силы нужны для того, чтобы удалиться от суеты, уединиться в маленьком уголке этого мира».[24]
Зецер давно мечтал о репатриации на Святую Землю, но боялся, что это может оторвать его от работы, от того своеобразного внутреннего мира, в котором он замыкался. Однако он поддерживал тесный контакт со Звягельским землячеством в Израиле. Когда в начале 1950-х гг. это землячество приступило к сбору материала для мемориальной книги о родном городе и его окрестностях, Зецер откликнулся на эту инициативу. В вышедшей в 1962 г. в свет книге «Звил (Новоградволынск)» опубликованы его воспоминания под названием «Мысли и картины» и «Фейерберг и его эпоха», а также стихотворения «Как тень ...» и «Молитва». Там же о Зецере пишут главный редактор мемориальной книги А. Ури, известные литературные критики А. Мукдони и Ш. Лещинский. На закате лет у него словно появилось второе дыхание. «Как назло, я сейчас, на старости лет, стал как будто сильнее, – пишет Зецер в последнем письме своим землякам в Израиле. – В моей голове каждый день созревает масса идей, которые я не успеваю записать, и во мне растёт стремление учиться и исследовать». [25]
Последние два года Зецер тяжело болел, но, несмотря на предупреждения врачей, осуществил свою мечту и в 1961 г. приехал в Израиль. Сойдя с трапа корабля, он попал в объятия земляков. В предисловии к мемориальной книге Звягельское землячество в Израиле приветствует писателя в связи с его репатриацией и желает ему продолжать литературную деятельность, которой он посвятил всю свою жизнь. Там же помещено фото, на котором Зецер снят вскоре после приезда вместе с членами редколлегии книги «Звил». То, что он увидел в этой стране, привело его в восторг. «Я всё ещё опьянён от того удовольствия, которое получил от пребывания в Израиле, – пишет он в письме в августе 1961 г. – Состояние моего здоровья сравнительно хорошее. Вы не поверили бы своим глазам, если бы увидели, как я шагаю по улицам Хайфы, что у подножия горы Кармель, по Тель-Авиву и особенно по Иерусалиму, покоряющему сердце с первого взгляда. Кажется, что уши слышат некую мистическую тайну, очарованные глаза видят перед собой витающих в воздухе пророков, царей и героев. Когда я хожу по этим местам, меня переполняет удивление и восторг. Я часто останавливаюсь и спрашиваю самого себя: это я, Ш.Ц. Зецер, что лишь месяц назад был опасно болен, почти кандидат на тот свет? Владыка Мира специально привёз меня в Израиль, чтобы я здесь испустил дух от большого сожаления, что столько лет жил на чужбине ... Заслужил ли я всё это?.. Давно уже не испытывал я такой сильной жажды работать, учиться и писать, как в Израиле».[26] В городе Холоне, где поселился Зецер, он вместе с земляками приступил к осуществлению своей последней мечты – учреждению библиотеки имени Фейерберга.[27] Обливаясь слезами, читал он только что вышедшую книгу «Звил» и в письме друзьям в мае 1962 г. делился своими впечатлениями о ней.[28]
Сердце неутомимого историка, писателя, публициста и переводчика перестало биться 14 октября 1962 г.[29]