Семен ДЫХНЭ.
В начале августа 1944 года наша 276-я, или, как ее еще называли, Грузинская дивизия, где я служил тогда инструктором политотдела по работе среди войск и населения противника, участвовала в освобождении западно-украинского города Дрогобыч. Тогда и случился в моей фронтовой жизни один из тех эпизодов, о которых до наступления горбачевской эпохи гласности было принято умалчивать.
А началось все с того, что после освобождения города от немецко-фашистских захватчиков местные националисты убили члена Военного совета 1-й гвардейской армии генерала Васильева.
В тот же день на центральной площади Дрогобыча собрали общегородской митинг. В нем принял участие и прибывший для расследования обстоятельств этого убийства член Военного совета 4-го Украинского фронта генерал-полковник Мехлис. И вот ему почему-то захотелось, чтобы перед горожанами выступил кто-то из бойцов с речью на хорошем украинском языке. Но где такого взять? Искать кандидата для выступления в подразделениях было уже поздно. А в политотделе — не то, что украинским, русским-то без акцента никто не владел!
Произошла небольшая заминка. Мехлиса боялись, как огня, опасаясь вызвать его малейшее недовольство. Тут-то начальник политотдела корпуса полковник Козлов и толкнул в бок моего начальника политотдела полковника Черчешвили, указывая… на меня!
Наблюдая за происходящим, Мехлис все понял. Он подошел ко мне, улыбнулся, что с ним редко бывало, и спросил:
— Украинский знаешь?
— Знаю, товарищ генерал-полковник.
— Будешь держать речь. Она уже готова. Перепишешь с русского на украинский или сразу толкнешь?
Я пробежал текст глазами. Это было поздравление от имени воинов-освободителей. Сначала шли слова о том, что победа над фашистами уже близка, а потом говорилось об украинских националистах, которые упоминались в одной упряжке с гитлеровцами.
— Не надо переписывать, — сказал я.
Мехлис усмехнулся.
— Ты, случайно, не с Бердичева?
— Никак нет, я из Новоград-Волынского.
Узнав, что я — бывший студент Института журналистики, Мехлис произнес:
— Вот такой парень мне как раз и нужен. А пока идем к трибуне…
И вдруг он бросил взгляд на мою гимнастерку со скромными наградами. И тут же подозвал адъютанта и приказал немедленно переодеть меня в парадную форму, а на кителе, чтобы сияла Звезда Героя Советского Союза!
Я опешил.
— Не волнуйся, — сказал Мехлис, видя мою растерянность. — Понимаешь, так надо, для солидности, для авторитета.
Меня быстро переодели под трибуной. Поднявшись наверх, я оказался среди генералитета. Мое выступление было третьим по счету. Кажется, «свою» речь я произнес сносно.
Спускаясь с трибуны, я столкнулся со своей однокурсницей Шурой Сытнюк. Здесь она представляла ТАСС. И полетела с ее легкой руки по родной стране весть о том, что Герой Советского Союза Семен Дыхне произносил торжественную речь от имени воинов-освободителей. Весть эта докатилась даже до моих родственников, находящихся в эвакуации.
Меня стали поздравлять однокашники, земляки. А мне приходилось давать отбой, объяснять, что я… не ишак!
После этого я действительно проработал недели три у виновника этой авантюры Мехлиса, а затем меня забрал обратно в дивизию новый начальник политотдела, Герой Советского Союза (разумеется, настоящий) подполковник Горчаков.
— Походил в героях, и хватит, — пошутил он.
К известным фактам биографии Льва Захаровича Мехлиса мне добавить практически нечего. В быту он был аскетически скромен. Бывало заметно его подавленное настроение. Чувствовалось, что он уже в опале, но все еще близок к Сталину.